Екатерина Михайловна Болтунова:

Будапешт

Когда мне было 13 лет, мои родители по тогда еще советской путевке съездили в Будапешт. Это был далеко не первый европейский город, который они увидели, но вернулись они в полном восторге. Говорили что-то про мосты над Дунаем, про здание Парламента, про развалины древнеримского города Аквинкума. Когда мне было 22, мои родители остались дома, а в Будапешт поехала я. Учиться.

Будапешт действительно один из самых ярких городов Восточной Европы. Здесь множество достопримечательностей. Город разделен на две части: Буда на правом берегу Дуная и Пешт — на левом. Буда — это настоящий туристический кластер. В его центре — Королевский дворец, перед которым расположен почти позеленевший от времени памятник Евгению Савойскому и причудливой формы, похожий, мне кажется, на торт-безе Рыбацкий бастион. Туристы приходят сюда ради бесподобного вида на реку и Парламент. Отсюда можно добраться до отдаленного, но восхитительного района Обуда с его узкими улочками, невысокими домиками и очень неспешным течением жизни.

Но для меня Будапешт — это прежде всего Пешт, а точнее, район возле собора Св. Иштвана, или Св. Стефана, как его часто называют по-русски. Иштван — это большой католический собор, построенный в конце XIX — начале XX века, одна из визуальных доминант города. Он находится практически в двух шагах от Центрально-Европейского университета (ЦЕУ/ Central European University (CEU)), в котором я училась в 1998/99 годах. И как только я думаю о Будапеште, это всегда Иштван, это всегда место, где располагается университет.

Я увидела его в первый раз из окна такси. Был конец августа, город был залит солнцем. Машина везла меня и еще двоих будущих студентов — социолога Лену и экономиста Гришу — в отель «Патрия», где мы, как и многие поступившие, должны были прожить первые две недели. За это время каждого из нас обязали найти себе жилье в городе. Мои попутчики — в чем-то люди уже «бывалые» — воспринимали поездку как начало приключения, а я с ужасом думала, что все-таки надо было согласиться на комнату в общежитии: так сложно, мне представлялось, будет снять нужную квартиру. Я почти не смотрела в окно, пока меня не окликнула Лена, сказавшая: «Да ладно, Катюш! Ерунда, найдем мы квартиру. Вот смотри, видишь собор, за ним — университет. О-о-о, какая красота!» Наслаждаться красотами Будапешта, однако, я смогла только первые две недели, когда у нас были установочные лекции и курсы типа Survival Hungarian. Кстати, венгры прекрасно говорят по-английски, так что сложностей в этом отношении никогда не возникало. После этого началась учеба, которая заполнила собой почти все. В каком-то смысле мой год выглядел так: в начале сентября я принесла домой стопку ридеров, открыла первую статью, начала читать, а подняла голову уже в начале июня.

И в этом я была не одинока. Мои друзья по университету, например, решили снять квартиру в центре города на Vaci utca. Это оживленная туристическая улица с кафе, ресторанами и барами — будапештское средоточие ночной жизни. Они нашли крошечную квартирку, у которой было, как им тогда казалось, огромное преимущество — большой балкон, выходивший прямо на Ваци. Люди наивные и романтичные, они вознамерились устраивать на балконе, прямо над головами у туристов и местной публики, бесшабашные вечеринки и дружеские посиделки. Метраж комнаты, в которой сложно было развернуться, их не смущал. К сожалению, работать пришлось столько, что знаменитый балкон увидел лишь одну-единственную вечеринку в конце учебного года. Да и то только потому, что ребята хотели доказать себе, что не зря же они сняли такую квартиру. Центрально-Европейский университет был открыт в 1991 году и финансировался Институтом «Открытое общество» — Фонд Сороса. Университет получил американскую аккредитацию, а профессорский и административный состав был международным. Языком обучения был английский. Студенты же тогда, в 1998/99 годах, представляли в основном Восточную Европу. Со мной вместе учились поляки, чехи, хорваты, сербы, боснийцы, албанцы, болгары, венгры. Думаю, именно тогда я поняла, что это за регион в спокойное и в неспокойное время. В 1999 году начались бомбардировки Косово, и университет в эти месяцы просто бурлил. Система обучения в ЦЕУ отличалась от той, к которой я привыкла в России. Не было, например, традиционных поточных лекций. Большая часть курсов выстраивалась в формате семинарских занятий. При этом обучение проходило в очень маленьких группах. Я помню прекрасный курс профессора Ричарда Миттена (Richard Mitten) по истории фашизма. Курс был популярным, чтобы попасть на него, нужно было подать своего рода мотивационное письмо. Результатом стала группа в семь человек. И это при том, что первоначально число записавшихся было более двух сотен человек. Я занималась тогда ранним Новым временем, началом XVIII века, историей русской военной элиты. Не ожидая положительного результата, я написала эссе, объясняя свой выбор тем, что меня всегда интересовал дискурс войны. И была приглашена присоединиться к группе. Когда мы начали работать, я поняла логику выбора. Это была не просто группа, это было некое подобие think tank, команда, способная анализировать материал исходя из разных позиций и исследовательских традиций.

Насколько я помню, обязательный курс был у нас один — по историографии. Вся остальная программа была отдана под курсы по выбору. При этом в течение первых двух недель у студента оставалась возможность отказаться от участия в курсе и перейти на другой. Фактически каждый мог выстроить собственную учебную программу при серьезной тьюторской поддержке. Это было замечательно и продуктивно: большая часть студентов приехала учиться в магистратуру, уже имея представление о будущей теме исследования, и выбор курсов позволял двигаться в нужном направлении. В России подобной системы тогда не было.

Совершенно иным оказался режим работы. Я знала еще до приезда в Будапешт, что легко не будет. В конце 1990-х годов поступление в ЦЕУ автоматически означало покрытие всех расходов на обучение и проживание в Будапеште, и конкурс был просто огромным — 10-15 человек на место. Я и сейчас помню, как собирала портфолио, как сдавала TOEFL, помню опустошение после тяжелейшего собеседования. Но все равно нагрузка оказалась, наверное, самой большой неожиданностью.

Магистерские программы ЦЕУ тогда были рассчитаны на один год, и работать приходилось очень жестко. Объем недельного чтения на один курс составлял порядка 300-500 страниц на английском языке. При 5-7 курсах в семестр объем превращался в тысячи страниц. И это не считая того материала, который нужно было освоить для написания индивидуальных отчетных работ. Приходилось ломать прежний шаблон работы и выстраивать новую систему навыков. Невозможным оказалось осваивать историографию в режиме «медленного чтения», переводя незнакомые слова, периодически «зависая» в словаре, с увлечением разбирая и выписывая идиомы. Кроме того, система обучения была устроена таким образом, что над тобой постоянно довлели обязательства по разным курсам. То подходило время сдачи эссе, то нужно было готовить доклад или презентацию. Речь больше не шла о привычных циклах «семестр — сессия», а экзаменационный период фактически никогда не заканчивался.

Тогда же я открыла для себя систему дедлайнов. Такую, в которой крайним сроком является не день, а час. Каждый час опоздания означал снижение оценки на один балл. Как невесело шутили в университете, к следующему (после дедлайна) дню ваша работа просто теряет всякий смысл.

Мало кто успевал, мало кто не впадал в панику. И конечно, мало кто мог позволить себе спокойно спать по ночам. В столовой, буфере и тогда еще разрешенных университетских курилках начались разговоры о том, как убить в себе желание спать. Иной раз кто-нибудь делился особым рецептом «домашнего» энергетика: скажем, если смешать кока-колу с кофе и выпить это, то сон как рукой снимет, три часа будешь чувствовать себя превосходно.

Бывали и эмоциональные срывы. Как-то утром в компьютерной лаборатории я увидела студентку с факультета медиевистики. Она рыдала навзрыд. А когда немного успокоилась, сказала мне: «Представляешь, я всю ночь это писала, и текст казался мне таким прекрасным. Утром прихожу, смотрю — это ужас! Я не могу это сдать».

С другим коллегой вышла и вовсе жуткая история. Он застрял в лифте, когда ехал сдавать финальную магистерскую работу. Я и сейчас помню, что дедлайн был установлен просто издевательски — не, скажем, в 18:00 соответствующего дня, а в 17:45. Мой коллега попал в ловушку: он вычитывал до последнего, потом распечатывал, стоял в очереди в переплетную мастерскую, которая находилась тут же, в здании университета. В 17:35 он с работой в руках вошел в лифт, проехал пару этажей и застрял. Его вопль был слышен в буфете на первом этаже. Все чудовищно перепугались. Когда его вызволили из лифта, он был в ужасном состоянии.

Замечательным в ЦЕУ было стремление показать студентам возможности и перспективы. Например, активно работал Career Services Center. Студентам рассказывали про существовавшие докторские (PhD) программы, помогали правильно составить CV, Cover Letter, Project Proposal, распространяли информацию о вакансиях, грантах, конференциях и разного рода проектах. Это сыграло свою роль: многие из моих знакомых нашли что-то для себя. В какой-то момент вокруг меня все начали поступать в разные европейские и американские университеты. Я видела свою карьеру иначе: я изучала историю России, ресурсы для продолжения исследования были тоже в России, после окончания магистратуры я хотела вернуться домой. Но этот поток захватил и меня: в итоге я поступила в два британских университета. Хотя впоследствии все-таки предпочла вернуться в аспирантуру в России.

Я думаю, что за этот год в Центрально-Европейском университете я получила понимание того, что для меня не существует закрытых дверей. Там возникало ощущение — как я хочу, чтобы оно осталось со мной всегда! — что мне доступно практически все. Все возможности для работы были передо мной. Я могла поступить и учиться, скажем, в Лондонской школе экономики или в Гарварде. Да, сложно найти деньги на оплату обучения, но это тоже возможно. Для этого нужно найти грант и правильно «сложить» заявку. Когда мне нужна была помощь кого-то из профессоров, мне никогда не отказывали. Здесь у меня появилось и осознание того, как можно ставить перед собой цели и достигать их. Я считаю, что я получила прекрасное образование на историко-филологическом факультете РГГУ, но такое яркое ощущение прорыва возникло у меня только в Будапеште, в течение того года, когда меня очень много учили и очень много мне рассказывали о том, как я могу развиваться дальше.

Еще Будапешт для меня — это люди. Очень важным для меня человеком стал профессор Иштван Тот (István Tóth). Во время учебы в ЦЕУ я была им просто очарована, брала все его курсы, приходила поговорить про дипломную работу, просила рекомендации. А он рассказывал про Габсбургов, про Европу раннего Нового времени, предлагал еще что-то почитать по диплому и писал, писал и писал мне рекомендательные письма. Он был большим, веселым, невероятно умным и дивно милым. Он любил и умел преподавать. Помню, как-то услышала его разговор с одной дамой-профессором. Он сделал ей изысканный комплимент, сказав: “You look great! Have you been teaching?”. Еще любил странные, яркие галстуки — желтые, зеленые, в какие-то ромбики. Часто что-то напевал. И умер в 48. Странно думать, что его нет уже больше десяти лет, дико понять, что, когда я училась в Будапеште, он был чуть старше меня сегодняшней. Лет пять назад, когда я была в последний раз в Центрально-Европейском, сначала не могла взять в толк, что это за новая аудитория такая — Tóth. Только увидев табличку, поняла, что назвали в честь него. Я думаю, это правильно — называть большие светлые пространства в честь больших светлых людей.

Я поступила в магистратуру Центрально-Европейского университета после окончания историко-филологического факультета РГГУ. Мой научный руководитель, Александр Борисович Каменский, который сейчас руководит Школой исторических наук НИУ ВШЭ, как-то рассказал нам об этом университете во время одного из семинаров. Мне подумалось тогда, что учеба в Европе — это, должно быть, целый новый мир, и я решила испытать себя. Но в первый раз меня не взяли. И не хватило мне всего чуть-чуть: я оказалась первой в листе ожидания. Это было очень обидно. Но тогда я уже знала, что буду заниматься наукой, и осенью поступила в аспирантуру Института истории РАН. А зимой мне пришло письмо, в котором CEU Admission Office предлагал мне вновь подать заявку на конкурс. И со второго раза все получилось.

Я поняла, что поступила, еще во время интервью с тогдашним деканом исторического факультета Альфредом Рибером (Alfred Rieber). Оно (не в пример интервью за год до того) было спокойным и похожим скорее на первые наброски плана на будущее. Никто больше не спрашивал меня: «А почему вы хотите к нам?» Видевший меня еще год назад Альфред Рибер обсуждал со мной только мою тему. Он резюмировал разговор фразой: «Да, возьмите с собой еще вот эти материалы… Они нам понадобятся, когда мы с вами будем работать по проекту». Я действительно потом написала свою магистерскую работу под его руководством.

Альфред Рибер сейчас патриарх американской русистики, который уже перешел рубеж 80-летия. Но он все еще невероятно активен. Я видела его в Вашингтоне несколько месяцев назад, на конференции славистов. И он сказал мне, что находится в потрясении, потому что во время заседания своей секции обнаружил в зале семь своих бывших студентов из Центрально-Европейского университета: «Знаете, это важно в мои годы. Я вижу, что все это было не зря, потому что есть вы, вы — действующие ученые, у вас так много еще впереди…» Это было трогательно и очень точно. Выпускники Центрально-Европейского — это люди, которых связывает общий опыт и единое понимание возможностей и задач. Это не просто среда или network. В каком-то смысле это — Братство Кольца, настоящая корпорация. Поэтому мне особенно приятно, что сейчас мои студенты из Высшей школы экономики, которые оканчивают бакалавриат, рассматривают Центрально-Европейский университет как одну из возможностей для продолжения образования. В прошлом году одна из выпускниц поступила на магистерскую программу по медиевистике. Мы встретились перед ее отъездом. Она выглядела немного испуганно. Пришлось начать разговор просто: «Каролина, все будет хорошо!»

После окончания магистратуры я несколько раз возвращалась в Будапешт. Я участвовала в других проектах, которые организовывал ЦЕУ. Именно во время этих поездок я наконец-то узнала город. Например, Будапешт славится своими банями и купальнями. Помню, когда я лет через пять приехала на Летний университет ЦЕУ, одна из моих коллег предложила: «А пойдемте в хаммам. Здесь есть одна очень известная баня». И когда я заметила, что в первый раз об этом слышу, она, смеясь, сказала: «Ну тогда я вообще не понимаю. Что ты здесь целый год делала?» И мы пошли в эту баню, которая оказалась старинной и действительно удивительно красивой. Вообще, многое в Будапеште я открывала для себя уже потом, после магистратуры: музеи, картинную галерею, оперный театр.

А университет, казалось, не менялся. Как-то во время очередной поездки услышала в лаундже разговор двух студентов. Они обсуждали еду в столовой. «Представляешь, — говорил один, — я на раздаче спрашиваю: “Гуляш сегодня очень острый?”, — а повар мне: “Нет”. И что ты думаешь? Есть было просто невозможно. Вот я и думаю: что для него острое, если это — пресное?» Мне захотелось им сказать, что так здесь было всегда. И что потом такие истории вспоминаются с трогательной грустью. А еще — что проблемы вроде той, о которой они говорили, уходят, а новое понимание себя остается. Я тогда не решилась с ними заговорить. Может, и правильно: каждый должен пройти свой путь сам.

Мой Будапешт — это не столица Венгрии. Этот город для меня — университет, который дал мне так много. А еще это место для меня навсегда останется связанным со временем. Временем, когда я поняла себя и свои возможности, осознала, что хочу остаться в академических исследованиях, увидела, что главные границы — внутри, а замечательные люди — рядом.