Ирина Савельева:
«В Вышку меня привело желание заниматься большим делом»

О решении заниматься наукой

Я думаю, мой путь в науку был предопределен. Мои родители — историки, университетские люди с широким кругом знакомых, работающих как в гуманитарных, так и естественных науках. Однако вокруг меня не все были учеными. Например, моя бабушка, которая большую роль сыграла в моей жизни, была работником банка, причем, работником достаточно высокопоставленным: она руководила, по-моему, отделом в Латвийском государственном банке. У нее тоже было много знакомых, с некоторыми из которых я встречалась, хотя мне никогда не приходило в голову идти работать в банк. Насколько я могу судить, никто из моих ровесников и одноклассников не выбирал для себя карьеру финансиста, экономиста или банковского работника. Далеко не все в моем поколении хотели быть учеными, многие выбирали карьеру инженера или врача, но точно никто не стремился в финансовые сферы.
 

В последнем классе, выбирая между биологией и историей, я остановилась на последней, потому что хотела учиться в МГУ имени М. В. Ломоносова, а мой отец, который был тогда проректором Латвийского государственного университета, в случае выбора биологии предлагал мне начать учиться в Риге, где был очень сильный биологический факультет. Конечно, родители не очень хотели отпускать меня в Москву, хотя никогда не препятствовали этому. Я выбрала историю, поступила на исторический факультет и успешно начала там учиться. Мне кажется, я с первого курса почувствовала вкус к научной работе.

О первых шагах в науке

Для меня научная работа началась с семинара профессора Николая Васильевича Сивачева. Это был семинар по истории американского трудового права. Во время наших встреч мы читали источники, работали с серьезными американскими идеями, концепциями, теориями. Всё это было скорее наукой, чем учебными штудиями. Это была действительно школа: практически каждый, кто из этого семинара выходил, какое-то время продолжал пользоваться концепциями и идеями Николая Васильевича. Позднее, когда мы все писали кандидатские диссертации, мы продолжали развивать темы сивачевского семинара, хотя научным руководителем он был не у всех. Эта школа была заметна в советской исторической науке лет пятнадцать.

В течение своей научной карьеры я работала в разных местах: в Академии наук — Институте международного рабочего движения (ИМРД) и Институте мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО) — и в «Высшей школе экономики». В МГУ я только училась и затем в первые лет двадцать активно участвовала в разных научных мероприятиях: оппонировала на защитах, выступала на семинарах и конференциях, входила в Национальный совет по американским исследованиям. Учеба в МГУ была очень значимой для моего становления как ученого. В Академии наук важнее для меня был ИМРД, хотя я бы не сказала, что в этом институте я существовала в рамках какой-то научной школы.

В отличие от университета, где присутствие научной школы мной отчетливо осознавалось, ИМРД был очень специфическим академическим локусом. Тогда я не вполне понимала и не вполне ценила его рабочий климат: там было много свободы, и работали известные историки, философы, филологи, даже религиоведы. Последних в СССР официально не существовало, но тем не менее в ИМРД трудились, например, Дмитрий Фурман или Самарий Великовский, занимавшиеся философией и социологией религий. В ИМРД часто и подолгу вели неформальные умные разговоры. Находясь в институте, я постоянно слушала разных интересных людей, рассказывавших о Федоре Достоевском, Петре Чаадаеве, философии культуры, неомарксизме или, наоборот, о классическом марксизме в версии Карла Маркса — о последнем очень интересно размышлял Карл Моисеевич Кантор.

Моя работа в ИМРД предполагала знакомство с американской и британской историографией, в частности, историей рабочей культуры и социальной историей рабочего класса. Мои исследования во многом опирались на открытия, сделанные американскими историками, то есть, если говорить языком Томаса Куна, протекали в русле «нормальной науки». Я гордилась этим тогда и горжусь сейчас, когда от нас стали требовать всякие сведения о публикациях в зарубежных изданиях. Мы вместе с Николаем Сивачевым опубликовали большую статью в хорошем американском журнале в 1976 году. Тогда это была вообще редкость для советского историка: за рубежом у нас публиковались единицы.

Об альманахе «THESIS» и Translation Project

Исключительно важным было решение издавать альманах «THESIS» в 1993-1994 годах. Не только потому, что благодаря ему мы с Андреем Владимировичем Полетаевым и другими коллегами-издателями проштудировали много западных статей, написанных в последние двадцать лет, но и потому, что там у меня сложился первый тесный круг профессиональных знакомств, куда вошли Владимир Автономов, Александр Филиппов, Юрий Кимелев, Наталья Полякова и многие другие ученые, бывшие тогда в расцвете сил. «THESIS» был первой площадкой, где мы вели собственные дискуссии. Благодаря им мы необычайно расширили свои познания в гуманитарных науках.

Идея альманаха родилась в 1991 году из вопросов «Как выжить?», «Чем заработать деньги?» и «Как использовать необыкновенную свободу творчества?» Поразмыслив над ними, мы с Андреем Полетаевым решили принять поступившее ранее предложение от Теодора Шанина сделать журнал по социологии и экономике. Поскольку я была одним из основателей журнала, в нем естественно оказалась и третья составляющая — история. Если поделить мою научную карьеру пополам, взяв за основу не столько институциональный, сколько познавательный, когнитивный или продуктивный критерий, то «THESIS» был, конечно, началом второго этапа. В этот период были заложены основы всего, чем мы занимались в дальнейшем, начиная с того, о чем мы писали, и заканчивая тем, с кем дружили и на чье мнение ориентировались.

Без «THESIS» не было бы и Translation Project — более четырех сотен переводов фундаментальных произведений западной гуманитарной литературы на русский язык. Финансировалось это Институтом «Открытое общество» (Фонд Сороса). Translation Project начинался с тех же людей, кто делал с нами альманах, но так как наши переводы охватывали не только экономику, социологию и историю, а около тринадцати гуманитарных и социальных наук, рабочий коллектив впоследствии вырос многократно. В поле общения оказалось более сотни ученых. Именно эти новые коллеги читали наши рукописи, давали свои советы, с ними мы всегда могли консультироваться по разным вопросам, потому что мы писали междисциплинарные книги, и, конечно, нам нужно было много знаточеских советов. Нам было к кому обратиться: на каждый случай в Москве был лучший специалист, который мог предоставить профессиональную помощь по любому вопросу.

Об ИМЭМО

Как я уже сказала, я недооценивала атмосферу ИМРД, мне казалось, что жизнь там слишком ленивая и праздная, и в 1986 г. я перешла в другое подразделение Академии наук — ИМЭМО — во вновь созданный сектор «Анализа буржуазных концепций» к моему однокурснику Камалудину Гаджиеву. Помню, как мы гордились, что назвали его не сектором «критики буржуазных теорий», а сектором «анализа». Учитывая принятый в советскую эпоху язык, это была наша огромная победа. В ИМЭМО я начала писать докторскую диссертацию по альтернативным концепциям развития общества, например, программам «зеленых» и других движений, основанных на антиимпериалистических и антипотребительских позициях. Когда я стала заниматься политическими концепциями, то испытала очень сильное разочарование от чтения новой для меня литературы по политическим наукам: мне она показалась механистичной, неглубокой, очень формализованной — с чрезмерной склонностью к перечислениям и классификациям.

Мы часто говорим о том, что важны какие-то обыденные и институциональные моменты в интерпретации истории науки, биографий конкретных ученых. Мне довелось пережить такие моменты. В 2002 году Translation Project оборвался. Это произошло внезапно, хотя и предсказуемо. Мы с коллегами вновь оказались зажаты между необходимостью зарабатывать деньги и создавать новое знание. В жизни мы часто понимаем, что нечто хорошее должно рано или поздно закончиться и что все к этому идет, и тем не менее мы живем так, словно ничто не заканчивается, и когда все-таки наступает предсказуемый финал, мы все равно оказываемся к нему не готовы. Когда работа с изданием переводов фундаментальных трудов по социальным и гуманитарным наукам подошла к концу, нужно было быстро решать, что делать дальше.

О решении прийти в Вышку

У меня было несколько вариантов. Совсем неинтересные — участие в проектах независимых социологических центров и институтов. Еще один — снова активизировать работу в Академии наук (я оставалась на ставке в ИМЭМО, могла перейти в Институт всеобщей истории), но в те годы она была для меня совершенно мертвой организацией. Вышка, кстати, не казалась мне идеальным местом, тем более я никогда не работала в университете — в молодости когда-то хотелось, но потом это желание пропало.

Принять решение было сложно еще и потому, что мы с Андреем Полетаевым в то время очень много писали — буквально изо дня в день, а представить себе другой режим жизни было трудно. Всего мы написали с ним семь очень разных книг по истории и социологии знания о прошлом. В Вышку меня привело желание заниматься большим делом. После альманаха и программы переводов я скучала по организованной научной работе. Помню, когда мы начали работать в нашем новом Институте гуманитарных историко-теоретических исследований, нас было очень мало — всего восемь человек и все знакомые. Никакого преподавания и никакой трудоемкой бумажной работы тогда не было. Я даже говорила, что это не мой масштаб. Институт у нас был маленький, но, как говорят, «small is beautiful».

Об ИГИТИ

Мы хотели, чтобы было интересно самим и чтобы вокруг нас сформировалось большое сообщество московских гуманитариев — примерно таких, какие уже были вокруг нас в Translation Project. Там нас объединяли переводы, а в Вышке мы хотели создать научную площадку, которая была бы известна в Москве и которая работала бы с пользой для всего научного сообщества. С самого начала к нам на семинары приходило очень много ярких московских гуманитариев. Мне жалко тех, кто не был на наших встречах в первые три-четыре года: каждая из них казалась мне высшим интеллектуальным наслаждением — настолько умно, глубоко и полемично было все, что там происходило.

Первый этап жизни Института закончился в 2007 году, когда практически все наши старшие коллеги начали уходить в собственные проекты: Алексей Руткевич основал факультет философии, Александр Филиппов — Центр фундаментальной социологии. Это были коллеги, связанные со мной личной дружбой. Было грустно осознавать, как твои друзья постепенно теряют интерес к институту, а у тебя нет ресурсов, чтобы их удержать. Мы часто и подолгу говорили об этом с Андреем Полетаевым.

Все изменилось в 2009 году, когда к нам пришли Александр Дмитриев и Елена Вишленкова. Мы с Андреем Владимировичем тогда уже очень устали тянуть главную научную тему института на себе. Елена Анатольевна и Александр Николаевич не только были готовы взять на себя новые обязанности — они пришли с темами, которые для ИГИТИ были очень важны: история университетов и история наук о человеке. Я считаю, это два главных направления в нашей работе (не хочу никак задевать наших других замечательных и высокоценимых сотрудников, имеющих колоссальный авторитет в России и за рубежом).

В 2010 году Андрея Владимировича не стало. Мне было не очень понятно, что будет с институтом. Благодаря удивительной мобилизации и сплочению всех сотрудников, мы не только сохранились, но стали динамично развиваться. Система бонусов и благ, введенная в Вышке для научных сотрудников, позволила привлечь новых известных ученых и талантливую молодежь. В 2010 году в Вышке открылся факультет истории (сегодня — Школа исторических наук), а через год мы открыли нашу магистерскую программу «История знания в сравнительной перспективе», благодаря которой ИГИТИ необычайно омолодился. Количество молодых коллег иногда доходило до двадцати. Многие из них прошли через кадровый резерв Вышки, стали частью университета и зарекомендовали себя как перспективные ученые.

ИГИТИ для меня бесспорно состоит из научных школ. Наши центры — это и есть школы. Думаю, в качестве таковых они воспринимаются и на Западе. Знаете, что объединяет все центры ИГИТИ? Глубокий и хорошо выраженный интерес к теории, во-первых, и умение работать на дисциплинарных фронтирах, во-вторых. Этот дар есть у нас всех. Порой мы даже сами создаем эти фронтиры. Если говорить, например, о Центре университетских исследований, сотрудники которого занимаются культурной историей университетов, то более междисциплинарной и пограничной области исследований трудно себе представить. Или взять, например, Центр исследований современной культуры — они каждые два-три года меняют объект исследования, иногда выбирают совершенно экзотичные объекты, сохраняя при этом свои старые интересы или совершенно от них отказываясь.

Меняются и наши партнеры. Прежние, конечно, никуда не уходят, но появляются новые исследователи, центры, исследовательские группы за рубежом и в России. Сотрудничать с ними легко и приятно благодаря нашей удивительной способности взаимопонимания — не только человеческого, но и академического, то есть способности разбираться в том, что делают коллеги, которые хронологически, тематически и дисциплинарно далеки друг от друга.

О преподавании

Преподавать я начала очень поздно — в 2005 году. До этого у меня были мастер-классы и короткие лекционные курсы в Российском государственном гуманитарном университете. Что-то было и в ИМЭМО в 1990-е годы, но это не считается. В свои двадцать или тридцать с небольшим лет я относилась к преподаванию с огромным энтузиазмом. Тогда мне казалось, что работать надо не в Академии наук, а в университете, однако поскольку из университетов я рассматривала только МГУ, у меня ничего не получилось.

Скажу честно, преподавать я стала только потому, что надбавки за публикации, которые ввели в Вышке, начисляются только если у сотрудника есть хотя бы четверть преподавательской ставки. Тогда я взяла курс на факультете философии по проблемам исторического познания. Четверть профессорской ставки — это совсем немного. Но два дня в неделю на преподавание я все равно тратила, потому что весь день накануне лекций я готовилась, а в день лекций уже ничего другого не делала. Тогда я говорила себе: «Какое счастье, что я так долго не преподавала! Я бы вообще ничего не сделала, если бы я преподавать стала в начале жизни».

Сейчас я больше люблю преподавать, не учить студентов, а точнее — передавать им знания и умения. Я до сих пор считаю, что для научных занятий нужно иметь время, не ограниченное ни административными, ни преподавательскими обязанностями. Конечно, писать можно в любых условиях, особенно если писать ты умеешь, — мы все профессионалы и создавать тексты нам не трудно, — но времени на то, чтобы думать, у нас остается все меньше и меньше, а думать в скоростном режиме, я считаю, не очень продуктивно.

О научных интересах

Мои интересы сегодня связаны с тем, что делает ИГИТИ и прежде всего Центр истории идей и социологии знания, где я состою. Одно направление моих научных интересов — история и социология науки, а также история идей. Возможностей работы здесь очень много. Это могут быть и исследования идей в рамках новых научных направлений, а могут быть и подходы к биоистории или к научной биографике.

Другое направление моих исследований — влияние лингвистического поворота на трансформацию исторической науки в последние десять-пятнадцать лет. Я во всех своих работах показываю, что период постмодернизма в историографии закончился, уступив место чему-то новому. Я пытаюсь проследить, в чем состоят эти перемены в каждой субдисциплине исторической науки. Больше всего меня интересует, как историки пользуются теориями сопредельных дисциплин и как меняются профессиональные стандарты качества исторического исследования.

Третье направление — это публичная история и, шире, публичная наука. Это направление сейчас популярно: легко публиковаться и получать приглашения на конференции, — но у меня интерес к этой области не очень большой. Возможно, это связано с тем, что предмет исследования здесь достаточно простой, а меня всегда привлекали задачи, требующие значительных интеллектуальных усилий.