Азер Гамидович Эфендиев:

Баку

Я с удовольствием воспринимаю замысел, который, на мой взгляд, объединяет серию книг ВШЭ: раскрыть человеческое лицо вышкинской науки, выявляющее себя через жизненный путь ученых, роль учителей в их становлении, влияние среды, в которой они формировались. Как знать, может, это внесет хоть небольшую лепту в повышение интереса к науке как судьбе, как жизненной стезе у молодежи, создаст личностно-лирическое отношение к науке как профессии. А она — наука — того стоит. Трудно найти еще какое-нибудь поприще, в котором личность может так самореализовываться, творить, чувствовать радость открытия.

В данном случае передо мной стоит достаточно сложная задача: проанализировать, какую роль в моем становлении сыграл город, в котором я вырос, и раскрыть идею, которая связывает город, городскую среду и научную деятельность. Выявить это, а затем выразить словесно — достаточно сложно, но интересно и важно, в том числе и для меня самого. Ведь нужно разобраться в очень тонких материях, связанных с твоими впечатлениями, мироощущением, которые затем сложным путем вылились в твои принципы профессиональной деятельности, в твое понимание того, как делать науку, как выстраивать свою профессиональную карьеру. Выразить это непросто, но я попытаюсь.

Я объездил, наверное, полмира: от Австралии и Южной Африки до Финляндии и Великобритании, от США и Канады до Японии. У меня есть любимые города, встреча с которыми поднимает настроение, города, где я начинаю чувствовать себя моложе: Киев, Барселона, Рим, Лондон. Наверное, каждый из них добавил какие-то нюансы, оттенки в мой облик — и человеческий, и в какой-то мере исследовательский. И тут сложно сказать, что первично: то ли какая-то особенность, черта моего характера «влюбила» меня в этот город, то ли сам город что-то добавил в мою духовную конституцию. Но для меня в ходе осмысления идеи «город и я» стало очевидно одно: мой роман с этими городами начался не с чистого листа. Мои впечатления, лирические переживания, которые я испытал и испытываю, прогуливаясь по этим городам, ложатся на тот фундамент, который во мне заложил мой родной город, город, в котором я родился и вырос, город, где я выбрал свою стезю и никогда после об этом не пожалел.

Я родился и вырос в Баку, и я горд, что я – бакинец. Бакинский период моей жизни — особенный. По прошествии многих лет я достаточно четко понимаю, что многие, очень многие черты моей профессиональной культуры — культуры научного работника, характерные для меня паттерны поведения, взаимоотношений с другими людьми — сформировались именно благодаря той среде, атмосфере, которую я застал в этом городе в годы моего детства, в конце 40-х — 60-х годах XX века.

В Баку я жил до 18 лет, а все мы родом из детства, оно накладывает на каждого человека неизгладимый отпечаток. Но что именно было главным? Бакинская городская среда или, например, мой отец? Или какие-то особенности характера моего окружения? Я долго думал об этом, и у меня нет простого ответа. Тем более что я социолог, для меня операционализация, ясное и однозначное толкование являются чертой профессионального мышления. Как отличить в моей деятельности, в моих приоритетах то, что заложил мой отец, от того, что я застал в городской среде, в которой я вырос? Но я постарался вычленить то, что, несомненно, внесла бакинская среда.

Кстати, о городе. Как известно, это многомиллионный город в Закавказье. Но это не просто Южный Кавказ, это во многом уже и Ближний Восток. Ведь до середины XIX века Баку был мусульманским, ближневосточным городом, но с кавказским колоритом. И сегодня в Баку в самом центре находится старый город — «Крепость», построенная шесть или семь веков назад, с узкими улочками и другими чертами ближневосточного города.

В конце XIX — начале XX века благодаря резкому росту нефтяной промышленности (в начале XX века Баку давал до 50 процентов всего керосина, производимого в мире) город буквально в одночасье, всего за 10-20 лет превратился в промышленно-индустриальный центр России. Поэтому и его судьба существенно отличается от судеб других городов Южного Кавказа, Средней Азии, которые вошли в состав Российской империи в течение XVIII-XIX веков, и жители Баку тоже не похожи на людей из этих городов.

Активное развитие нефтяной промышленности, а вместе с ней и нефтепереработки, нефтяного машиностроения, транспорта придавало городу особые черты. Он был деловым, энергичным, постоянно развивающимся, уверенным в себе, в своей востребованности. Баку с тех пор никогда не был провинциальным городом с неторопливым ритмом жизни.

Став мировым центром нефтедобычи, Баку модернизировался ускоренными темпами. Огромную, если не решающую роль в развитии нефтяной промышленности Баку сыграл иностранный капитал, и прежде всего Нобели и Ротшильды. Кстати, и сегодня можно увидеть целые поселки, построенные в пригородах Баку, поближе к нефтепромыслам, Нобелем, Ротшильдами и так далее. Иностранный фактор участвовал в развитии Баку не только благодаря капиталу. Немаленькую роль с точки зрения отдаленных последствий сыграл иностранный человеческий капитал: инженеры, мастера, рядовые работники и так далее. Город всасывал ежедневно огромную массу людей разных национальностей. В Баку работали инженеры — англичане (с одним из потомков англичанина Дарвина я учился в одном классе), немцы (отец Р. Зорге, уроженец Баку, был нефтяным специалистом), поляки, евреи и так далее. И вот эти люди многих национальностей оставили определенный след в облике Баку. Не случайно в Баку наряду с мечетями и православными церквями были и католические соборы, и еврейские синагоги. Что говорить, в моем классе учились представители шести-семи национальностей. Население Баку в то время было многонациональным, в нем не наблюдалось безусловного доминирования по численности коренной нации. Это был город и азербайджанцев, и русских, и евреев, и многих других.

Для меня первая черта, которая очень сильно, как мне кажется, повлияла на понимание моего места в мире, на формирование глобалистского восприятия мира, неприятие всяких дистрибуций типа «свои — чужие», — это открытость Баку всему миру, его глубокий и довольно искренний в годы моего детства интернационализм. Кстати, о терминах: сегодня чаще употребляют понятие «мультикультурализм», чем «интернационализм». Последнее, как многим кажется, имеет откровенно коммунистическо-идеологический оттенок. Может быть, и так. Но интернационализм сильнее, чем мультикультурализм, на мой взгляд, выражает глубину переплетения культур, порождая некое новое качество. Мультикультурализм же делает акцент на толерантности, сосуществовании разных культур и их представителей. По крайней мере, из этого я исхожу, употребляя понятие «интернационализм».

Интернационализм приводил к очень интересным и важным для моего восприятия мира последствиям. Когда мы бывали дома, мы, конечно, находились в своей национальной среде; когда мы общались с друзьями, товарищами, соседями, прохожими — мы находились в мультикультурной среде, в которой эти национальные черты в какой-то степени были приглушены, на первый план выходило то, что было бы понятно, одобряемо всеми. Это не похоже на многие другие города, где доминирует одна национальность. Чтобы было понятно: в интернациональной среде — и это очень важно — объективно возникает потребность в рациональных обоснованиях различных типов поведения. Потому что взаимодействовали люди, принадлежавшие к разным культурам, и единственное, что делало возможным их партнерское сосуществование, совместные учебу, прогулки, веселье, — это, конечно же, ориентация на рациональные принципы.

Рациональное обоснование тесно связано с европоцентризмом, а точнее, евроориентированностью. Судьба мирового центра нефтяной промышленности влекла за собой ускоренное внедрение не только европейского капитала, но и европейских технологий, а вместе с этим, в частности, ускоренное развитие технического образования с ориентацией на европейские достижения в науке и технике. Поэтому в Баку куда раньше, чем в других мусульманских окраинах России, возникли национальная опера, балет, композиторские, живописные, скульптурные школы на европейский лад. Обращенность к Европе как источнику норм, стандартов характерна была не только для нефтяного дела, но и для образования, художественной культуры, которая при этом не лишилась своего национального своеобразия.

Итак, интернационализм порождал рационализм и евроориентированность. И это было характерно для той среды, в том числе семьи, в которой прошли мои детство и юность, для моих отношений с товарищами, друзьями. Я не хочу сказать, что русские становились азербайджанцами, а азербайджанцы — русскими. Нет. Но возникало смыкание, которое содействовало тому, чтобы строить свои взаимодействия с представителями других культур. Отсюда огромное количество межнациональных браков, в том числе в моей семье: не только я женат на русской, но и половина моих двоюродных братьев. Ты строишь свои отношения не на основе национальных обычаев — не совсем так, как принято, например, в твоей семье, среди родственников, но таким образом, чтобы тебя поняли в этой многонациональной мультикультурной среде.

Ориентация на рациональные принципы сказывалась во многом: она не только проявлялась в оценке поступков твоих товарищей, но и латентно влияла на выстраивание жизненных планов, выбор путей развития. Меритократизм исподволь проявлялся у меня, например, в выборе друзей, желании достигнуть заслуженного успеха не за счет связей моего отца, его имени (он был известным в республике ученым-обществоведом, заведовал кафедрой исторического материализма в Педагогическом университете), а за счет своих знаний, достижений. Не это ли послужило причиной моего отъезда на учебу в Москву, где, как я думал, нет блата, где меня оценят независимо от положения моего отца? Хотя отец очень просил меня остаться учиться в Баку, ведь я был младшим в семье, и отец, к тому времени овдовевший, связывал свои надежды, как я теперь понимаю, во многом со мной.

Я очень благодарен моему отцу — он сделал меня обществоведом, влюбил в анализ социальных явлений. Он сам, своим примером утверждал в моей жизни любовь к профессии, требовательность в работе, принципиальность. Поэтому меритократизм, который меня в некоторой степени вытолкнул из привычной для азербайджанца среды, был воспитан во мне прежде всего отцом, но воспитание отца резонировало с теми «флюидами», которые я улавливал в своей школьной среде, во дворе, в общении с учителями, товарищами, соседями. То, что моими любимыми писателями стали Хемингуэй, Ремарк, — это уже влияние всей моей среды, в которой я постоянно жил, учился, радовался и горевал. Именно так возникло и уважение к иным культурам. И не только уважение, толерантность, но и взаимопроникновение культур. В этом деле ведущую роль играла свободная конкуренция культур в рамках интернациональной матрицы.

Представляя собой уникальное по своему национальному разнообразию явление, Баку был ареной взаимопроникновения и взаимообогащения культур. Причем в основе взаимообогащения лежала позитивная конкуренция обычаев, традиций, моральных норм, авторитетов, характерных для разных народов. Азербайджанцы перенимали у русских профессиональные знания, навыки, стандарты поведения; русские у азербайджанцев — уважительное отношение к старшим, в том числе к учителям, гостеприимство и так далее, не говоря уже о взаимопереплетении бытовых традиций, рецептов национальной кухни, обычаев. В результате конкуренции перенималось наиболее эффективное, надежное, лучшее. Как результат — ускоренное развитие за счет обогащения культур.

Сегодня в мононациональных городах — это касается и моего города, который стал таковым за последние 20-25 лет, — ощущается некий застой в социокультурном развитии, нередко происходит даже определенная архаизация, движение вспять в культурном, профессиональном развитии, в социальной организации деловой жизни. Конечно, причин этой архаизации много; фактор мононациональности — лишь одна из них.

Многонациональный состав Баку обусловливал особое положение языка как средства межнационального общения. В Баку, учитывая его историю с начала XX века, таким средством стал русский язык. В детстве я удивлялся, бывая в других закавказских станицах, что там возникают затруднения при общении на русском языке. В Баку и сегодня, но уже в меньшей степени, русский язык используется достаточно активно. Не случайно в годы моего детства в большинстве бакинских школ преподавание велось на русском языке. Сестры, племянники, все мои братья (в том числе и двоюродные) окончили русские школы. Русский язык открывал нам двери в большой мир мировой литературы, науки, техники. По сей день я помню свою учительницу русской литературы Галину Николаевну. Сегодня, когда у нас идет спор о том, сколько часов литературы должно быть в школе, я все время вспоминаю наши уроки литературы (и зарубежной, и русской). На уроках литературы шло постоянное развитие и чисто литературного, и социально-культурного анализа поступков героев, их жизненного пути. Галина Николаевна эффективнее, чем учитель истории, формировала способность исследования социальных событий, социальных явлений. Литература служила резервуаром жизненных кейсов, которые Галина Николаевна нас учила анализировать. И мне по истечении более чем полувека приятно осознавать, что она первая, прочитав несколько моих сочинений, предрекла мне будущее исследователя социальной жизни. Если отец всячески способствовал моему формированию в этом направлении, то Галина Николаевна впервые озвучила задачу: кем я должен стать.

Естественно, в школе, во дворе, на улице, с соседями, учитывая многонациональный состав и класса, и жителей дома, квартала и так далее, мы общались на русском. Но, будучи русскоговорящим, бакинец¬азербайджанец, к примеру, оставался азербайджанцем. Сегодня нередко русскоговорящие приравниваются к русским. В одной из своих работ я рассказывал о проведенном мною в начале 90-х социологическом исследовании. Студенты-русские, обучавшиеся в одном из московских вузов, и русскоговорящие студенты-азербайджанцы, обучавшиеся в одном из бакинских вузов, должны были дать ответ на вопрос, кто такой «деловой человек». Если для москвичей ведущими характеристиками были: «чересчур активный», «достигает цели любой ценой», «готовый обойти закон, мораль ради выгоды», «нечестный человек», то русскоговорящие азербайджанцы выделили другие качества — «смелый», «трудолюбивый», «инициативный». Этот пример ясно говорит, что владение русским языком (как и английским) не делает человека русским (или англичанином) по ментальности, образу мыслей и действия.

Бакинец, как я теперь понимаю, жизнелюб, радость жизни является чертой его характера и поведения. Вы можете сказать, что это связано с географическим положением, количеством солнечных дней в году. Может быть, и так. Но я думаю, что это порождение и взаимопроникновение культур и влияние кавказского восприятия жизни. Бакинцы воспринимают жизнь как арену, на которой ты должен себя проявить; каждый день для них — некоторое предприятие, а потому этот день надо хорошо, активно прожить. Это мироощущение наполнено эмоциональными элементами любопытства, доброжелательности, лихого ухарства, активности. Все это порождало креативность. Что я имею в виду? Прожив более полувека в Москве, я по сей день удивляюсь угрюмости москвичей, их определенной заформализованности. Москвичи менее искренние, менее доверчивые и в чем-то более безжалостные. Можно ли это объяснить нехваткой солнца в Москве? Не знаю. Но когда я бываю, например, в Финляндии, я замечаю, что финны хоть и молчаливые, но искренние, дружелюбные, открытые. Так что вопрос не в количестве солнечных дней. Скорее всего, эта черта москвичей связана с чрезмерной многолюдностью, с тем, что первопрестольная Москва была, в особенности в последние 100 лет, бюрократическим, чиновничьим городом. В этом плане, как я думаю, мой город дал мне особое мировосприятие. Его несущая конструкция — конструкция жизнелюбия. Что это означает? Постоянное желание делать что-то новое, отсутствие скованности мысли и скованности дела. Жизнелюбие пусть и сложными путями, но все же порождает креативность, уверенность в том, что эту жизнь необходимо творить.

Такое жизнелюбие в сочетании с практической креативностью проявлялось и проявляется во многих чертах поведения бакинцев того времени — наряду с прочим, и в юморе. Этот юмор был полон солнца, доброжелательного отношения, в том числе и к другим. Причем этот юмор заключался не в зафиксированных в жестких словесных конструкциях анекдотах, рассказах — он слышался в, казалось бы, случайно оброненных фразах, «кликухах», интонации, улыбке или выражении глаз. Это не был юмор заказной, а тем более показной. Просто человек воспринимал жизнь с некой долей радости, жизнелюбием и симпатией к другим. Но этот юмор требовал от человека постоянной изобретательности, каких-то новых словесных инвенций.

Когда я стал студентом в Москве, я своей искренностью, непосредственностью, своим «солнечным» поведением (один из уважаемых в Вышке людей назвал меня «солнечным» человеком — не думаю, что он иронизировал) вызывал какую-то оторопь. У моих коллег, подчиненных очень часто мне не хватает этого активного, жизнелюбивого и креативного отношения к своему делу, работе, жизни. Не думаю, что я ошибаюсь, связывая жизнелюбие и креативность в мыслях и делах. Эти черты, на мой взгляд, сплетены в единое целое — в особое мироощущение, в уверенность в том, что эту жизнь можно и нужно творить; ведь это твоя жизнь, твое предприятие, твоя стезя, и она сложится так, как ты ее сотворишь.

Сегодня Баку стал еще ярче, самобытнее и, безусловно, красивее. Я горжусь его нынешней красотой, его новыми проспектами, бульварами, архитектурой новых зданий, концертных залов, дворцов спорта. При этом он сохранил свою самобытность, неповторимость. Внешне за последние 10-20 лет он стал изысканнее, красивее. Но, к сожалению, он утратил многое из того, что делало бакинца бакинцем. Сегодня нет смешения культур, их взаимообогащения. Баку стал монокультурным: это дало много нового, но и принесло для меня немалые утраты. Нет конкуренции, соревнования, когда каждая из многих присутствовавших здесь культур не только обогащала другую, но и становилась фактором развития всего общества. Очевидной становится опасность архаизации, возврата к традиционализму, клановости, ориентации не на рациональные аргументы, а на аргументы от обычаев.

Что же дал мне как научному работнику, как исследователю, как работнику Вышки мой родной Баку? Это интернационализм, причем не только и не столько в политическом смысле слова, сколько как открытость миру, отсутствие деления людей по принципу «свой — чужой», готовность делать дела с любым человеком независимо от его национальности, ориентируясь на рациональные аргументы, выбирая рациональные основания для совместной деятельности.

И второе — это жизнелюбие, жизненное творчество, понимание жизни как тобой сотворенной стези, как твоего предприятия, требующего креативности, азарта и практичности. Ведь это твоя жизнь!