Руслан Заурбекович Хестанов:

Фрибург

Впервые я попал во Фрибург в 1992 году на стажировку после окончания аспирантуры Института философии, где предполагал писать диссертацию по феноменологии. Попал я туда, как принято, благодаря сложившимся товарищеским и научным связям. Первым во Фрибург уехал мой коллега и друг по университету в Ростове-на-Дону Михаил Маяцкий. За ним последовали другие мои товарищи, и постепенно там сформировалась небольшая философская клика из выпускников Ростовского университета.

Шел 1992 год, только что рухнул Советский Союз, на гуманитарных факультетах по инерции все еще преподавали марксизм-ленинизм. Даже у людей, занимавшихся западной философией — феноменологией, постструктурализмом и т.п., — сохранялись мыслительные клише, так или иначе связанные с марксизмом. Крайне мало было людей по-настоящему свободных от усвоенного в советский период багажа. На иностранных языках у нас тогда мало кто говорил, писал и читал. У студентов не было никакой мотивации изучать языки, поскольку не верили, что когда-нибудь будут общаться с иностранцами. Так что иностранный язык учили как язык мертвый. Вне Москвы атмосфера в вузах менялась не так быстро, как хотелось. Периодически возникали странные скандалы. В Таганрогском педагогическом институте, куда я попал по распределению, разбиралось дело студента, читавшего Ницше. Причем фамилию «Ницше» даже по-русски писали в протоколах неграмотно, приписывая 2 или 3 лишние буквы.

И вот из такой академической жизни я попадаю во Фрибургский университет. Один из первых шоков — я сталкиваюсь с аналогичной в чем-то ситуацией. Университет католический, организованный в годы Второй мировой войны вокруг теологического факультета. В каждой аудитории висело Распятие. Целый ряд философских текстов, которые я привык считать в чем-то каноническими, образцовыми, считаются здесь, скажем так, неуместными. С одной стороны, это классики типа Гегеля и Шеллинга, с другой, популярные в те времена у нас представители французской философии: Жак Деррида, Мишель Фуко, Жиль Делез и прочие постмодернисты. Прямого запрета не было — ваше дело не стали бы разбирать на комсомольском собрании, — но иногда доходило до явных, демонстративных акций. Например, когда по приглашению теологов (что симптоматично) в университет приехал философ Жак Деррида, интерес со стороны студентов был колоссальный, собралась большая аудитория, но ни один профессор философии на эту встречу не явился. Среди философов господствовала в основном в те времена феноменология и аналитическая философия, поэтому целый корпус текстов оказывался вне нашего внимания — в частности, тексты упомянутых постструктуралистов.

Однако отличия от советских вузов были разительные. Я не говорю о библиотеках, которые были открыты круглые сутки, о другой инфраструктуре высшего образования. Главное отличие — это свободная манера общения профессуры со студентами. Преподаватели проводили много времени, в том числе своего личного времени, в неформальном общении со студентами: ходили друг к другу в гости, трапезничали и пили вместе вино и пиво.

В целом швейцарцы чрезвычайно общительны и высоко ценят социальные связи. Не было такого уик-энда, когда бы я не был приглашен к кому-то в гости либо не ждал гостей у себя. В этих личных контактах различия в университетском статусе не имели значения. Связи устанавливались легко. Например, посещая фехтовальный клуб, я сдружился с проректором, да и вообще расширил связи с жителями города. Кроме собственно спортивной повестки дня была и разнообразная неформальная программа: заседания клуба в ресторанах, пикники и прочее.

При этом в отношении отбора профессуры проводилась особенная политика. В частности, в гуманитарных дисциплинах. В десятилетие до моего приезда, 1980-е годы, некоторые кафедры могли пригласить преподавать немца или француза, потому что в Швейцарии существовал кадровый дефицит. Однако уже в 1990-е годы, когда появились собственные школы славистики, литературоведения, философии, политика университета заметно изменилась. Считалось, что дисциплины гуманитарного цикла близки к политике, и здесь важно выбирать профессуру из своих, возможно, даже из конкретного кантона. Поэтому в последние годы — а я прожил там 12 лет — приглашали в основном швейцарскую профессуру. И, как правило, они принадлежали не к континентальной, а к англосаксонской школе.

Тамошний философский факультет был аналогом нашего нынешнего гуманитарного факультета, где учатся и историки, и литературоведы, и философы, и другие представители гуманитарных дисциплин. Тогда не было междисциплинарных (или межфакультетских) барьеров, которые все еще существуют у нас. Научная кооперация между коллегами из других школ и факультетов у нас все еще менее интенсивная и окказиональная. Во Фрибурге у меня сложились тесные контакты со славистами и теологами. Изначально ожидал увидеть на теологическом факультете людей так или иначе религиозно мыслящих, а встретил светски образованных коллег, археологов с мировыми именами, занимавшихся раскопками на Ближнем Востоке, в Израиле и арабских странах, лингвистов и специалистов по древним языкам. Меня тогда поразил именно светский характер теологического знания. Вернее, верность идеалам научности и объективности, легкий скепсис по отношению к основаниям собственной веры. На теологическом факультете интересы науки ставились выше религиозных, мировоззренческих ценностей. В университете работали настоящие звезды, ученые мировой величины. Скажем, профессор философии Гвидо Кюнг, по приглашению которого я и приехал в университет, работавший на стыке аналитической и феноменологической философии, что было для того периода довольно ново. Сейчас вряд ли кому-то, кроме специалистов, известно его имя. Или профессор Вандам, специалист по древним ближневосточным языкам, входивший, наверное, в шестерку крупнейших специалистов в своей области. Некоторые профессора владели крупными коллекциями — например, у одного историка (тоже, кстати, с теологического факультета) была самая обширная в мире коллекция египетских скарабеев. Так что мне повезло: была возможность погрузиться не в узкую феноменологическую среду, а в широкий университетский контекст, по-настоящему междисциплинарный. Там у меня возник интерес и к филологическим наукам, и к лингвистике, и к древней истории и так далее, что теперь мне как преподавателю сильно помогает.

Поскольку у меня не всегда была стипендия, я должен был еще подрабатывать. Приходилось работать и посудомойщиком, и поваром, и даже маркет-мейкером на Цюрихской и Франкфуртской биржах. В последние пять лет моего пребывания там, когда я уже стал докторантом и писал диссертацию, я работал и в качестве ассистента преподавателя. Это были счастливые годы, когда можно было заниматься исключительно наукой. Но, честно говоря, для меня в равной мере ценен опыт работы вне университета, в том числе вместе с товарищами из среды мигрантов и нелегалов: сербами, курдами, албанцами, африканцами. Приехав с английским языком, я был вынужден срочно учить французский и немецкий на работе, что потом позволило мне глубже включиться в университетскую жизнь, расширить научные и, что для меня не менее важно, социальные контакты. Работа вне университета позволила врасти в город, узнать людей, не имевших никакого отношения к университету, но не менее интересных. Поэтому у меня сложился достаточно сбалансированный взгляд на жизнь в европейском обществе, не ограниченный стерильностью академической среды, довольно изолированной от социальных противоречий и проблем.

Из России тогда зарубежные университеты казались далекими и неприступными. Из Фрибурга все было ближе. Научные контакты были интенсивными, к нам часто приезжала не только европейская и американская профессура, но очень часто нам удавалось общаться с лучшими специалистами из России.

Фрибург — уникальный город, даже в швейцарском контексте. Его отличает двуязычие. Остальные кантоны либо франкоговорящие, либо немецкоговорящие, а там одинаково приняты и французский, и немецкий, и интересно наблюдать, как сосуществуют эти две совершенно различные европейские культуры. В городе остались жители, говорящие на причудливом франко-немецком диалекте — бёльце. Швейцарцы вообще в большинстве своем полиглоты. Даже простые официанты и повара, как правило, знают несколько языков или по крайней мере могут объясниться не только на своем родном немецком или французском, но также на итальянском или английском. Такая смена лингвистических регистров в повседневном общении — это феноменальная удача. Иногда, выбравшись за пределы Фрибурга на пешую прогулку, можно было встретить какого-нибудь старичка, с которым трудно было объясниться на каком-то известном языке, поскольку говорил он на особенном местном диалекте.

Уникальность Фрибурга еще и в том, что это столица католического кантона. Расположен он чрезвычайно удобно с точки зрения экономической географии — между Цюрихом и Берном с одной стороны и Женевой и Лозанной — с другой. Во время Второй мировой войны — а в Швейцарии тогда шла не война, а модернизация — власти хотели сделать из города транспортный хаб, соединявший воедино многие транспортные артерии Швейцарии: построить аэропорт и крупную железнодорожную станцию, не такую, какая там сейчас. Но вынуждены были отступить под натиском местной католической общественности. Местные элиты были напуганы тем, что вместе с транспортным хабом возникнут заводы, а значит, и пролетариат, и тогда неизбежно появятся коммунисты. На этом основании решили переориентировать стратегию развития города на образование и организовали — кажется, в 1944 году — Фрибургский университет. Это обстоятельство, с одной стороны, изолировало город от промышленных инноваций, а с другой стороны, сохранило его как анклав католического консерватизма. Мне удалось еще застать остатки этой консервативной религиозности и в повседневной жизни, и в социальной. В течение 12 лет, которые я провел в этом городе, мне повезло стать свидетелем культурной трансформации города, которая произошла практически мгновенно: из консервативного католического города Фрибург превратился в город толерантности и мультикультурализма. В начале 2000-х, когда я покидал Фрибург, там уже проходили гей-парады, собиравшие практически половину городского населения. На этот же период пришлась интенсивная миграция из стран бывшей Югославии и Ближнего Востока. Провинциальный швейцарский город становился действительно глобальным. На его улицах появлялись люди с разных континентов, зазвучали неевропейские языки. К этой новой реальности коренным горожанам было непросто привыкнуть. Слишком уж скоро менялся привычный замкнутый мир швейцарской глубинки.

Как у каждого из нас, у меня были друзья и в детстве, и в молодости, но в зрелые годы именно во Фрибурге я узнал, что такое дружба зрелых людей. Тесные дружеские отношения складывались с людьми из разных социальных слоев. Один друг был простым поваром, шефом в столовой воинской части. Частенько я ему помогал по его поварскому делу. Именно он научил меня азам и технологиям французской кулинарии и привил мне любовь к экспериментам на кухне. Он был человеком творческим и разносторонним. В комнате, которую он называл space room, у него стояло продвинутое по тем временам акустическое оборудование, где он сочинял музыку. Общение было очень многосторонним, оно касалось и музыки, и философии, и житейских ситуаций, и французской кухни. Было много подобного рода друзей. Швейцарцы довольно просто переходят на «ты», невзирая на возраст. В Швейцарии стратифицированное, иерархически выстроенное общество, и многие социальные страты довольно редко контактируют между собой. Каждая ведет свою собственную жизнь, варится в собственном соку. Тот факт, что я был иностранцем, и к тому же из университетской среды, открывал для меня доступ к людям разного социального происхождения и статуса.

Фрибург кажется мне, без преувеличения, самым красивым городом Швейцарии. Нижняя часть города находится в провале, в каньоне, а остальная часть расположена вокруг на возвышенности. На дне каньона течет живописная река Сарин, берущая начало в горном ущелье Готтерон. Туристам я бы прежде всего показал уникальный городской ландшафт с разных возвышенностей. С разных перспектив Фрибург производит совершенно уникальные впечатления. Это город экологически сбалансированный. По ночам можно было нередко видеть куниц и лис, разорявших мусорные ящики и мешки. Животный мир чрезвычайно близок городу.

В этом городе вырос и жил знаменитый швейцарский скульптор Жан Тэнгли, известный своими мобильными скульптурами, поэтому в местном Музее истории и искусства находится богатая коллекция его скульптуры. Городской фонтан, одна из достопримечательностей Фрибурга, тоже сделан Жаном Тэнгли. То есть Фрибург — это еще и город, погруженный в определенную эстетическую атмосферу. Здесь чувствуешь, что Тэнгли мог родиться только в Швейцарии, в стране, которая изобрела швейцарский ножик, складной самокат. Эти изобретения отражают менталитет швейцарцев. Во Фрибурге некоторых жителей города можно было бы назвать местными достопримечательностями. Их знали все, несмотря на то что никаким официальным статусом они не обладали. Часто можно было встретить немолодого седовласого, с косичкой, мужчину, который одевался в костюм ковбоя и всегда прогуливался с мопсом. Мопса звали Аль Капоне. Однажды я заметил, что пол мопса не соответствует его мужской кличке. Когда спросил почему, ковбой на меня обиделся. Он был, конечно, не совсем обычный, но из бесед с ним — о женщинах, о любви или о смысле жизни — я всегда узнавал что-то новое для себя. Его отличал по-настоящему каллиграфический почерк. Он частенько давал мне почитать свои интимные записи. Однажды я его спросил, почему он всегда ходит в ковбойской одежде. И он ответил, что хочет быть похоронен в ковбойской одежде, а поскольку умереть можно в любую секунду, приходится всегда ходить именно в таком виде.

Были и другие примечательные люди. Например, «мадам Готтерон» — ее звали по имени ресторана, которым она владела. Интереснейшая собеседница и харизматичный человек. В свое время она была няней детей Кеннеди. Она всегда подсаживалась к посетителям своего ресторана, рассказывала последние новости города и слегка флиртовала. «Готтерон» — это старый культовый ресторан, который находится на одной из центральных площадей города. В таких ресторанах обычно много туристов, а мы выбирали в основном тихие места. Например, ресторан «Чингисхан» в 6-7 километрах от города. Там готовили преимущественно «монгольское фондю», блюдо, которое само по себе предполагает коллективное потребление пищи. Швейцарцы, как правило, хорошо умеют готовить, как женщины, так и мужчины. Они разбираются в кухне, готовят с удовольствием, любят демонстрировать свое кулинарное искусство. Когда швейцарец приглашает гостей на ужин, этот ужин по традиции не должен отличаться от обычного домашнего ужина. Главным блюдом может оказаться обычный овощной суп на мясном бульоне, а на праздник приготовят традиционную утку в сладком фрибуржском соусе из груш или другое распространенное швейцарское блюдо — шукрут: кислая капуста, жаренная с копченостями. Все это швейцарские блюда, но на столе вполне могут быть и блюда французской кухни, начиная от рыбных супов — буйабесов — и заканчивая разными соусами.

Мой любимый маршрут пролегал через нижний город. Я жил ровно напротив Музея истории и искусства — только перейти через дорогу, причем музей был бесплатный, и посещение музея было частью прогулки. Гулял по старому городу, уходил в нижний город, где сохранились такие уникальные средневековые сооружения, как водяная мельница (при которой был свой ресторан), казарма, дом палача, конечно же, ратуша. И множество старинных фонтанов, столь типичных для всех городов Швейцарии. Из старого города можно было попасть прямо в живописное ущелье Готтерон.

Другая моя прогулка пролегала через колледж Сен-Мишель. Старый католический колледж, где до сих пор учатся дети. Тихие аллеи, дворики, много зелени, гармонично сочетающейся с фонтанами. Там всегда поют дрозды. Какая это замечательная птица, я узнал именно в Швейцарии, потому что там их так же много, как голубей. В садах при колледже можно не только посидеть, почитать, полежать, но и поспать — там всегда мало людей. Однако можно пройти мимо и пойти дальше в сторону пастбищ, где в непосредственной близости от города пасутся бараны, овцы, козы, коровы.

Фрибург знаменит собором XII века, который доминирует над городским ландшафтом. Высоченное сооружение, построенное в чрезвычайно бедном по тем временам средневековом городке. Меня всегда удивляло, почему довольно бедный город пошел на такие жертвы, чтобы соорудить колоссальных размеров собор. В жилых домах старого Фрибурга сохранилась средневековая планировка. В некоторых из них даже подвесные туалеты. Вроде того, что есть в Шильонском замке, — дыра в полу, которая находится над озером. Подобные туалеты можно встретить в современных швейцарских домах, расположенных на скалах, над каньоном. А недавно в экспедиции со студентами мы видели такие же в средневековых домах дагестанского села Кубачи. В старинных домах, где все еще живут люди, по возможности берегут весь старый интерьер. Или такие элементы, как камины. Это не просто камины, а большие очаговые пространства, позволяющие жечь костер прямо в доме. Фрибуржцы до сих пор жгут костры в таких домах. Бытовая архитектура интересная, но более интересны люди, которые в этих домах живут и сохраняют эту архитектуру.

Думаю, на земле мало таких мест, как Фрибург, где так гармонично сочетается природа и город, история и современность, где царит социальный мир. Вместе с тем у меня иногда возникало чувство жизни в каком-то замкнутом пространстве искусственного аквариума, где все слишком уж стерильно и нет места человеческим несовершенствам. Не всегда это совместимо с человеческими слабостями и непременностью пороков. Поэтому всегда было приятно возвращаться в Россию 90-х, неустроенную, непричесанную, иногда просто грязную. Возвращаться, чтобы просто почувствовать жизнь, в которой есть риски и несовершенства. Между прочим, это чувство неустроенности в комфортной и изобильной среде испытывают и сами швейцарцы. Часто можно встретить швейцарцев, эмигрировавших куда-то в Латинскую Америку, начавших совершенно новую жизнь, женившихся на девушках индейского происхождения из далеких деревень. Зачастую они ругают свою совершенную страну, поскольку не могут найти там своего настоящего счастья, настоящей любви.