Сергей Константинович Ландо:

Бонн

В Бонне я провел некоторое время в одном из институтов Макса Планка. Это институт математики, в который приезжают математики со всех концов мира на различные сроки — обычно от нескольких недель до года. Там хорошие условия для исследований, и я приезжал туда три или четыре раза на четыре месяца в 90-е годы и в начале 2000-х. Поэтому у меня с этим городом связь довольно тесная. Я оказался именно в Бонне не только потому, что там были подходящие условия, но и потому, что там нашлись люди, заинтересованные в моем приезде. Будучи еще совсем молодым математиком, я подавал заявку в Институт высших научных исследований под Парижем. Там тоже были очень хорошие условия, но это скорее условия для проживания, а финансовая поддержка раза в три или в четыре меньше, чем в Бонне. Ее хватало бы для того, чтобы там жить, но не для того, чтобы что-то зарабатывать и привозить домой. А в 90-е годы заработок за границей был хорошим подспорьем: четыре месяца проведенные в Бонне, позволяли нормально жить целой семье около полутора лет. Со мной всегда приезжала жена и кто-то из детей.

Таких исследовательских центров в Европе и других частях света несколько – сейчас, наверное, больше десятка. Если ты хочешь приехать на время, то пишешь заявку, в которой коротко описываешь, чем собираешься заниматься. И обычно приглашения получают те, чья тематика близка к направлениям исследований хотя бы одного из четырех или пяти директоров института. Как устроены вообще подобные институты? Там имеется очень небольшое количество постоянных научных сотрудников. Скажем, в боннском институт е их обычно от четырех до шести человек. Когда подается заявка, в ней указывается тематика. По сути дела, тематика уже указывает на то, кто из директоров мог бы быть заинтересован в исследованиях в этом направлении.

Для работы в Институте математики в Бонне не требовалось владения немецким языком: немецкая речь в здании слышна очень редко. Чаще всего звучит либо русская, либо английская речь. Русских исследователей там было очень много. Не знаю, как сейчас, но в те времена, когда я там бывал, количество исследователей из Советского Союза составляло значительную часть. Правда, некоторые приезжали уже из США. При четырех-пяти директорах там одновременно находится порядка восьмидесяти визитеров. И среди этих восьмидесяти человек от двадцати до тридцати обязательно русских. Такое большое их количество, во-первых, объясняется высокой квалификацией наших математиков, поэтому людей из России приглашают весьма охотно. Во-вторых, в России привязанность человека к своему месту работы в 1990-е годы была невысокой. Сотрудники академических институтов могли себе позволить уехать на довольно длительный срок, и институты этому особенно не препятствовали. А у человека, имеющего постоянную профессорскую позицию в одном из университетов Европы или США, очень мало возможностей на несколько месяцев оторваться от работы и уехать надолго — разве что в каникулы.

В боннском Институте Макса Планка хорошие условия для работы. У каждого исследователя есть свое рабочее место. Когда я начинал работать в Институте Макса Планка, обычно в кабинете сидело два человека. Но количество визитеров все время росло, и в 2000-е годы в кабинете могло быть и четыре человека. Человек приезжает в институт в удобное для него время суток, сидит и работает, но не только работает. Много внимания уделяется общению между учеными. Проводятся регулярные семинары, но их немного: три-четыре еженедельных семинара, на которых люди выступают, рассказывают о результатах своих исследований, но это далеко не все. Очень приветствуется, когда визитеры самоорганизуются и заводят свой собственный семинар, где несколько месяцев обсуждают какую-нибудь интересную трем-четырем людям тематику. Об этом семинаре объявляют всем остальным, и если находятся люди, которые в этом также заинтересованы, то и они приходят на эти встречи и принимают участие в обсуждении. Это обычные, стандартные формы общения, но практикуются и не такие стандартные.

Например, когда мы с моим соавтором Александром Звонкиным написали книгу, эта книга попала в «Шпрингере» на рецензию к Дону Цагиру — одному из директоров института, и он загорелся идеей написать к ней приложение. Дел различных у него была масса, ему трудно было сконцентрироваться на чем-то второстепенном, поэтому он, воспользовавшись тем, что я как раз был в это время в институте, попросил меня приходить к нему пару раз в неделю. Я приходил, а он сидел и писал это приложение. И не то чтобы я в этом участвовал, но он это делал в моем присутствии, чтобы как-то организоваться — если уж я здесь, то деваться ему некуда, надо писать. Конечно, иногда он обращался ко мне с вопросами, мы что-то обсуждали. Фактически он мне проговаривал содержание приложения. Однако если учесть, что у него тактовая частота мышления гораздо выше, чем у меня, то нельзя сказать, что я принимал серьезное участие в его работе, — просто мое присутствие помогало ему писать.

Надо сказать, что участие в семинарах было существенной частью работы в Институте математики Общества Макса Планка, поскольку в результате такого тесного и активного общения с коллегами обогащаешься идеями, проверяешь свои — это очень важно для исследователей. А в 4 часа по рабочим дням устраивается общий чай с печеньем от института, и на него принято приходить всем. Там уже разговоры идут обо всем, не только о науке.

Мы всегда отличались от западных визитеров графиком работы. А там были представители самых разных стран: французы, шведы, голландцы, поляки, да и немцы тоже. Для немецкой молодежи это хороший способ получить исследовательскую подготовку высшего класса. Они все обычно работают от звонка до звонка, условно говоря, с девяти до шести. Но бытовало выражение «работать по-русски», то есть в любое время дня и ночи, включая выходные дни. Для этого были отличные условия: все открыто, и работать можно было хоть круглосуточно. По ночам закрывалась только библиотека. Это не значит, что мы, исследователи из России, работали круглыми сутками, нет. Просто мы не привязывались к жесткому разделению времени на рабочее и нерабочее. Если есть идея, которую нужно прорабатывать, — можно работать, не замечая времени. А если чувствуешь, что сегодня никаких стоящих мыслей нет и продолжать работать — просто бесперспективно, то можно и погулять пойти. Чем еще привлекательна работа в Бонне, так это тем, что ты оторван от постоянных обязанностей, можешь полностью посвятить себя исследованиям. Когда ты живешь в Москве, у тебя имеется множество разнообразных внешних обязательств, которые не способствуют нормальному исследовательскому процессу. А там попадаешь в такую идеальную среду, в которой можно не думать ни о чем, кроме собственно задач, над которыми работаешь. Это перемещение в идеальные условия для работы, конечно, очень способствует серьезным рывкам, серьезным продвижениям.

Институт образовался в 1980 году и сначала располагался в обычном жилом здании. Это четырех- или пятиэтажный дом, в котором комнаты были переделаны в офисы. То есть квартира разбивалась на офисы, и в каждой такой квартире был туалет, ванная и душ. Нужно сказать, что к моменту, когда я там появился, души уже были заблокированы, потому что некоторые визитеры приспособились жить в кабинетах. Там есть еще и кухня, поэтому, если поставить раскладушку, офис превращается в полноценное жилье, что не очень нравилось, да и было неудобно, соседям по офису. Поэтому администрация института вынуждена была принять меры, которые не позволяли совсем уж полностью проживать в офисах, что прежде явно практиковалось.

В первый раз, когда я там был, мы жили на улице Шумана в такой замечательной двухкомнатной квартире с огромными потолками с лепниной. Старый дом, бытовые условия там были не идеальные, но очень симпатичный, замечательный район. Потом я, будучи в Ренне в гостях у одного математика, упомянул о том, что мы с семьей должны в очередной раз поехать в Бонн, но не очень понимаем, где мы там будем жить. Случайно это услышала одна из гостей, которая, как оказалось, была родом из Бонна. И вот через некоторое время она мне и говорит, что у ее родителей в Бонне свой дом и что можно снять жилье у них. И во все последующие приезды мы у них и останавливались. Это были две комнаты в нижнем этаже дома. Мы очень подружились с этими родителями. Они и других русских с удовольствием принимали, и связано это с необычной историей их семьи. Это были уже очень пожилые люди, и отец семейства желторотым юнцом успел попасть в гитлерюгенд. Его спасло то, что, когда он рыл окопы на американском фронте, какая-то женщина увидела его и забрала оттуда, выдав за своего сына. К счастью, он не успел ни разу выстрелить, но всю жизнь испытывал чувство вины за немецкий фашизм. И вот, приглашая к себе русских, он как бы избывал эту вину. Они к нам замечательно относились, и мы действительно подружились. Он по профессии учитель, и он учил нас немецкому языку. Специальных уроков он не устраивал, но все мои познания в немецком языке возникли из общения с ним (в институте, как я уже отмечал, немецкий вообще не требовался — только английский или русский). У нас с ним и его женой сложились очень теплые, дружеские взаимоотношения. Любимое выражение его жены: Das ist sehr praktisch («Это очень практично»). Это такие люди, у которых в доме все было разложено по коробочкам, все лежало на своих местах — и при этом у них было три свои и три приемные дочери, которых они вырастили и выпустили в жизнь. Среди них и та коллега, с которой мы познакомились в Ренне. То есть это люди, которые работали на других людей всю свою жизнь. И эта семья была очень важна для нас во время приездов в город.

Старое здание института стояло на отшибе — можно сказать, в спальном районе. В 2000 году институт переехал в новое здание, точнее, в очень старое. Это здание почтамта на центральной площади, которое специально реконструировали под институт. Причем почтамт сохранил за собой площади на первом этаже. Центр обычно не самое благоприятное место для научной работы, но Бонн оставался тихим городом даже тогда, когда он был столицей. Все понимали, что это временная столица Западной Германии, до тех пор, пока Германия не станет единой. И когда столица вернулась в Берлин, а вслед за ней потянулись посольства и представительства разных стран, Бонн стал еще более тихим городом. Я бывал в Бонне уже после объединения, и еще в течение долгого времени основные представительства и посольства оставались в Бонне — просто потому, что переезд шел постепенно, он ведь требует значительных средств. А для нас, русских исследователей, это было удобно, потому что там было российское посольство. Например, желающие ходили голосовать, когда в России проходили какие-то выборы.

В городе есть и другие университеты, есть более широкая академическая среда. В первую очередь это Боннский университет. Его корпуса не являются выдающимися архитектурными памятниками, но если представить себе гатчинскую архитектуру, то она идет оттуда. Несколько казарменного вида, но при этом вполне симпатичная и не вызывает отторжения, неприятия. Она вполне органично вписывается в немецкую жизнь. Там перед университетом есть огромная поляна. И эта поляна замечательна тем, что профессора Боннского университета с давних времен — с девятнадцатого века точно, а может быть, и с восемнадцатого — имеют привилегию выпасать на этой поляне своих коз. Коз я, правда, ни разу не видел, но знаю, что есть такая привилегия у профессоров Боннского университета. Если не очень холодно, то на травке валяются студенты. По европейским меркам это неплохой университет, но к высшей лиге он не относится. Там сильная математика с крепким профессорским составом. Но если к этому добавить еще директоров Института Макса Планка, которые также считаются профессорами Боннского университета, то это резко поднимает университет и выводит его на передовые позиции в Европе.

Недавно в составе университета появился еще один исследовательский институт — Институт Хаусдорфа, который тоже резко усилил Боннский университет. Это второй исследовательский центр, но он больше направлен на работу со студентами: там реализуются магистерские программы, PhD-программы и пр. Он очень укрепил и без того неплохие позиции Боннского университета среди математических центров Европы. Назван он в честь выдающегося тополога Феликса Хаусдорфа. Приход к власти нацистов привел к увольнению Хаусдорфа с должности профессора Боннского университета, а в 1942 году, получив предписание отправиться в концлагерь, он совершил самоубийство.

Если говорить о Бонне как городе, то это не туристическое место, да и застройка там не старая. Аденауэр выбрал Бонн в качестве столицы, потому что это был его родной город. И когда нужно было подыскать что-то временное для столицы Западной Германии, он решил, что Бонн вполне подойдет. Красоту Бонну придает Рейн, рассекающий его на две части. Здесь он только что покидает горную местность, поэтому течение сильное. В городе замечательная рыночная площадь, на которой стоит старое здание ратуши. Это вообще характерная примета старых немецких городов, особенно маленьких: там рыночная площадь остается на одном месте веками. И даже если ты приедешь в тот же город через пятьдесят лет, можешь быть уверен, что в воскресенье на этом же самом месте открывается рынок и туда стекается народ со всего города, чтобы купить свежую немецкую клубнику, которая ценится гораздо выше привезенной из Испании или откуда-нибудь из Марокко. Не знаю, действительно ли она лучше, я особой разницы не вижу, но немцы в этом уверены, и для них это существенно. Особенных архитектурных изысков в Бонне нет — город тихий и провинциальный, и это очень приятно. Он не втягивает в себя никакие туристические потоки, нет шума и сутолоки, но при этом относительно недалеко от Бонна есть красивые туристические места. На правом берегу, выше по Рейну, начинаются предгорья так называемых Siebengebirge (Семигорье). По преданию, там находится Drachenfels — скала, где Зигфрид убил дракона. Еще выше — остров посреди Рейна, на котором можно увидеть скульптуру Лорелеи. В общем, там начинаются очень красивые места, которые идут до впадения в Рейн Мозеля. Там больше десятка удивительной красоты городков вдоль Рейна и Мозеля. По этим местам можно путешествовать либо на электричке, либо на велосипеде. Вдоль всего Рейна по обоим берегам на десятки километров тянется велосипедная дорожка. Вообще, город очень велосипедный, и там на каждой улице есть специально выделенная велосипедная полоса.

И конечно, находясь в Бонне, я поездил по Западной Германии. Всего за 30 марок (тогда еще были марки, а не евро) в субботу можно было уехать на электричках куда угодно. Был единый билет, который позволял посмотреть все, что ты успеешь объехать за один день. Из Бонна есть замечательные путешествия в маленькие города старой Германии. Они не были разрушены во время войны, в отличие от Кёльна, от которого остался только собор.

Есть в Бонне и культурная жизнь — там неплохой оперный театр, но я не большой поклонник оперы, поэтому не могу судить о его качестве обоснованно. Есть несколько драматических театров, но все-таки люди, которые стремятся обогатиться европейской культурой, ездят из Бонна в Кёльн. В последние годы я редко бываю в Бонне. Когда в 2008 году я стал деканом факультета математики, только создававшегося в тот момент, я вообще перестал куда-либо ездить: не стало возможности отлучаться на сколько-нибудь длительное время.