Елена Леонидовна Омельченко:

Ульяновск

У меня и моей семьи длинная история с Ульяновском. Я там не родилась, но так получилось, что несколько раз мы оттуда уезжали и несколько раз я туда возвращалась. Родилась я в Челябинске, где жили мои бабушка с дедушкой по папиной линии, но пробыла там буквально три недели, а потом мы приехали к папе в Ульяновск, куда его распределили после окончания Ленинградского химико-технологического института. Мама окончила Омский медицинский институт, встретили они друг друга в Новосибирске, поженились в Ленинграде, а потом уже судьба привела их в Ульяновск. В советское время миграция внутри СССР была очень активной, это было нормой. Мои родители прожили в Ульяновске больше 20 лет. Папа, Леонид Константинович Волчек, был директором кожзавода, построил там обувную фабрику, его до сих пор помнят, хотя ни фабрики, ни завода практически не осталось. Мама, Мариам Владимировна Волчек, проработала в Ульяновске сначала судмедэкспертом, потом патологоанатомом. С Ульяновском у меня связаны самые светлые детские и подростковые воспоминания, там я окончила школу, там приняли меня в пионеры и в комсомол, даже успела еще год проработать на радиоламповом заводе. Потом я оттуда уехала, поступила в МГУ на философский факультет, затем аспирантура, защитилась там же, в МГУ. Провела еще два года в Москве, но так сложилась судьба, что по семейным обстоятельствам вынуждена была вернуться в Ульяновск. Итак, снова Ульяновск... Там я работала сначала в пединституте, а потом в Ульяновском государственном университете, в общей сложности почти 20 лет. С моими первыми студентами-социологами мы открыли научно-исследовательский центр «Регион», с которого началось наше большое дело, которое мы продолжаем сейчас уже в Вышке.

Ульяновский государственный университет — это очень интересное явление. Он создавался как филиал МГУ, это был первый и единственный на тот момент филиал Московского государственного университета. И первые выпускники, что было очень привлекательно, получали дипломы МГУ. Это был совсем новый университет, созданный с нуля, до этого в городе университета никогда не было. Было четыре вуза, которые существуют до сих пор. Был педагогический институт, который потом стал педагогическим университетом, политех, тоже ставший политехническим университетом, сельхозакадемия и еще Высшее училище гражданской авиации. Это высшие учебные заведения с достаточно хорошей историей. Ну и разные военные училища: техническое, танковое и связи. Для относительно небольшого города это достаточное количество вузов.

Открытие университета — это огромная заслуга удивительного человека просто нереальной энергии — Юрия Вячеславовича Полянскова, который заложил наш университет, договорился обо всем с ректором МГУ Виктором Садовничьим, начал грандиозное строительство новых корпусов и кампуса для студентов. Важно еще, что он сразу отличался от привычных «провинциальных» управленцев, не боялся идти против течения... Кстати, Садовничий приезжал и открывал наш университет. Первые годы работы университета к нам приезжали преподаватели и профессора из МГУ, которые модулями читали свои курсы. Затем, по прошествии пяти лет, Ульяновский университет получил самостоятельность. В этом были, конечно, свои минусы, но были и очевидные плюсы. Сейчас я очень хорошо понимаю проблемы филиала, когда вся ключевая административно-бюрократическая машина находится в центре, что может значительно затруднять оперативность решения стратегических вопросов, ну и, конечно, сказываться на независимости и автономности. Поэтому, когда университет встал на ноги, он отделился и стал автономным Ульяновским государственным университетом.

Новому университету нужны были свои кадры, которых на первом этапе не было. Я не знаю, как Юрий Вячеславович этого добивался и как договаривался с ульяновской администрацией и губернатором, но нам был дан карт-бланш. Для новых преподавателей был выделен огромный дом, который до сих пор считается элитным жильем. Преподавательский состав собирался отовсюду, причем среди приезжавших были люди с разной судьбой и историей: были либерально ориентированные, не ужившиеся в других университетах, были и достаточно сомнительные личности, но были также и очень яркие, сумевшие начать и сделать что-то реально интересное в университете. В частности, до сих считается, что в УлГУ сложилась одна из самых сильных школ по фундаментальной физике и математике. Я начала работать на кафедре психологии, которая была вскоре реорганизована в кафедру психологии и социологии. Потом, через некоторое время, открывается и кафедра социологии, которой я заведовала несколько лет. Позже был открыт и социологический факультет. У меня как-то не сложилось на социологическом факультете: состав кафедры был в основном из специалистов «старой закалки», чьи научные интересы и методы преподавания принципиально расходились с моими. Кроме того, активная исследовательская работа, которой мы с молодыми коллегами занялись с энтузиазмом, явно не вызывала симпатии. Впрочем, насколько я знаю, такая судьба характерна для многих коллег-социологов, которые начинали проводить более или менее автономные исследовательские проекты, находясь в контексте «традиционных» кафедр социологии, и, как правило, вынуждены были как-то менять повестку и искать путь независимости. Таким местом как раз стал НИЦ «Регион» и кафедра рекламы и связей с общественностью, которыми я последние пять лет и руководила в УлГУ, откуда меня, собственно, и пригласили в Вышку.

Если говорить о начале именно исследовательской карьеры, то оно было положено еще в пединституте, когда я занялась изучением молодежных группировок. Это был прямой заказ от горкома комсомола. Тогда был настоящий бум этой проблематики — известный «казанский синдром», люберецкие группировки и пр. В Ульяновске, как я помню, было 14 территориальных группировок, каждая со своим именем. Мы сотрудничали тогда с комитетом по делам несовершеннолетних. Уже тогда мы начали использовать качественные методы. Кроме опросов мы проводили интервью с участниками группировок и даже сняли фильм, для своего времени — вполне новаторский и откровенный. Традицию снимать исследовательские фильмы мы продолжаем и сейчас, это наш конек. На самом деле, сразу началась какая-то движуха. Кроме того, у меня еще был такой важный опыт — руководство киноклубом «Синема» в Ульяновске. Мы входили в Федерацию киноклубов России, ездили на кинофестивали, устраивали встречи с актерами и режиссерами, возили фильмы из посольств, был у нас и свой театр... В общем, я хорошо представляла себе, что значит открыть НКО. Но до открытия НИЦ «Регион» была сначала социологическая лаборатория при кафедре социологии и был первый грант РГНФ, и мы сразу поняли, насколько это сложно. У нас такая бюрократия была в университете — молодая, сложная и мало что понимающая. Проект был посвящен этническому самосознанию. Помню, как три дня и три ночи без перерыва писали первый в нашей общей судьбе научный отчет... Вопрос о большей самостоятельности и независимости встал остро, и мы решили создать свою некоммерческую организацию — Научно-исследовательский центр «Регион». У центра было как бы двойное гражданство: он был при университете, но в то же время со своим юрлицом и счетом. Продержались очень долго, вплоть до разборок с иностранными агентами... и погорели одними из первых — это было в 2012 году. «Регион» активно работал со многими теперь запрещенными фондами: с Фондом Макартуров, с Фондом Форда, с TEMPUS и другими. В послужном списке «Региона» — более 50 проектов, большинство из них были посвящены исследованиям молодежных культур и субкультур, доступности образования, молодежным рынкам труда, гендеру и сексуальности... В проектах работали наши студенты, разница в возрасте с ними была невелика, а энтузиазм был огромным. Собственно, и сам факультет социологии был результатом нашего энтузиазма. Помню, как пришла к студентам-экономистам в аудиторию и сказала: «Если вы готовы стать социологами, то мы откроем факультет». И все пошли в социологи, за исключением буквально двух или трех человек. Социология начала набирать обороты... Была и особая история — долго рассказывать, как и почему удалось попасть в европейскую программу TEMPUS. Сейчас, по-моему, подобных программ уже не существует. Проекты были ориентированы на профессиональную и академическую подготовку новой когорты социальных ученых. Был очень жесткий конкурс по набору молодых ученых со всей России, мне невероятно повезло. Сначала была длительная стажировка в Англии (университеты Уорвика и Бирмингема), знакомство, а потом и дружба с английскими коллегами. Ключевыми для меня учителями стали Владимир Александрович Ядов и Саймон Кларк, которые руководили программой с российской и английской сторон. Все попавшие в программу должны были подготовить учебники по выбранным направлениям, с помощью которых как бы продвинуть в России свежую (западную) академическую повестку в социологии. Читать книги по социологии, написанные теоретиками субкультуры, постсубкультуры молодежи, было невероятно интересно: совсем новый, резко отличающийся от привычного академический язык, новые фокусы, завораживающие истории. Книга по молодежным культурам и субкультурам писалась легко, работалось вдохновенно и трудно, но удовольствие я получала огромное.

Тогда же я и познакомилась с Хилари Пилкингтон, которая стала не просто коллегой, но и самым близким другом. Мы до сих пор работаем вместе в общих проектах, сейчас она профессор социологии Университета Манчестера. Она и помогла мне тогда выбрать направление исследований — молодежные культуры и субкультуры. К моменту нашей встречи она уже написала свою первую книгу «Russian Youth and Its Cultures», посвященную исследованию московских стиляг конца 80-х годов прошлого века. Собственно, с того момента я и занимаюсь этой темой. Одним из первых общих проектов с британскими коллегами стало исследование восприятия Запада и его различных образов российской молодежью, география — Ульяновск, Самара, Москва. Это был амбициозный и невероятно интересный проект, по результатам которого мы опубликовали книгу «Looking West?..». К этому моменту мы уже были убежденными «качественниками», хотя занимались и массовыми опросами. Но именно молодежная повседневность, особенности молодежной социальности и причин суб/культурных выборов стали для всех нас приоритетом. При этом мы никогда не работали именно и только в Ульяновске, мы работали по всей России, а Ульяновск в некоторых случаях попадал в исследование. Масштаб всегда был большой. Была создана исследовательская сеть, которая называлась «Поколение net», куда вошли молодые исследователи из самых разных российских регионов: Самары, Саратова, Новосибирска, Ижевска, Казани, Пензы, Москвы, Санкт-Петербурга. Мы проводили исследования не только в Поволжье, но еще и в Краснодарском крае, в Республике Коми, изучали особенности наркотических практик, изучали скинхедов, анархистов, АНТИФА, неоязычников... то есть это была очень широкая география. А наши студенты — кто-то до сих пор работает в социологии, кто-то сделал карьеру, например, в НКО, кто-то на PhD поехал, кто-то разочаровался. Потому что, конечно, академический рынок труда в Ульяновске — он очень узок. Если считать вместе с начинающими социологами, то нас было примерно 12 человек, ну и еще, конечно, была интервьюерская сеть. И при таком небольшом числе людей мы проводили огромные исследования.

Кроме исследований мы организовывали международные летние школы. На базе «Региона» проходили исследовательскую стажировку и практику аспиранты из университетов Бирмингема и Глазго. Однажды мы посчитали: всего через эти тренинги прошло более 50 начинающих социальных исследователей, многие из которых сейчас занимают ключевые позиции в разных британских университетах и центрах русских и восточноевропейских исследований. В свою очередь, практически все молодые исследователи и сотрудники «Региона» побывали на международных летних школах и стажировках в британских и европейских университетах. Еще один крутой проект, который мы провели с британскими коллегами в конце 90-х, был посвящен сравнительному исследованию возрождения ислама в двух российских республиках: Дагестане и Татарстане. Им также руководила Хилари Пилкингтон, опубликовали совместную книгу «Islam in Post-Soviet Russia». Уверена, что и сейчас — вернее, особенно сейчас — она крайне актуальна. Исследование проводилось в 1997-1998 годах — первая волна, первый всплеск интереса, когда начали возвращаться первые выпускники исламских учебных заведений, которые отучились либо в Аравии, либо в Катаре, либо в Турции. Открывались многочисленные медресе. Мы одними из первых стали организовывать социологические (этнографические) экспедиции, одна из них и была в Дагестан. У нас там был проводник и помощник из университета Махачкалы — местный житель, историк. За три недели — нас было четверо исследователей — проехали весь Дагестан, были в самых разных местах, даже самых удаленных и горных, как, например, Кубачи; работали очень жестко, каждый день утром выезжали в новое место, проводили за день по четыре-пять интервью, вечером или ночью — назад в Махачкалу, старались нигде не ночевать. Интервью проводили на русском языке, конечно: русский — язык межнационального общения в Дагестане. Когда случались трудности с переводом (если информанты не знали русского), помогал наш проводник. Мы даже попали в религиозное село Губден. Уже тогда там был запрет на алкоголь, курение, девочек в 12 лет забирали из школы, женщины не могли садиться за стол вместе с мужчинами. Это было очень серьезно, поскольку там уже начиналась война. Мы уехали — и буквально на следующий день танки вошли в Махачкалу. Тогда, летом 1998 года, как раз и началась вся эта заваруха. С тех пор там настали тяжелые времена.

Но я хотела бы вернуться ближе к моим интересам — к исследованию субкультур. Наверное, последний такой мощный проект с Хилари — это город Воркута и изучение скинхедов. Это было уже в 2006-2008 годах. Скинхед-активность в России к тому времени стала сходить на нет, начинался кризис идентичности. Это были уже такие локальные скинхеды, почти диванные, как мы говорим. Открытые выступления и всякие прочие акции постепенно затихали, уже был введен в оборот закон об экстремизме. В определенном смысле скинхеды практически ушли с молодежных сцен, но их идеи растворились в мейнстриме. Однако это отдельная история. Итак, Воркута. Это была такая настоящая этнография с включенным наблюдением. Параллельно мы снимали исследовательский фильм. Втроем, с еще одной исследовательницей — Альбиной Гарифзяновой, опубликовали книгу «Russia’s Skinheads: Exploring and Rethinking Subcultural Lives», которая была признана лучшей исследовательской работой о России (Alexander Nove Prise, 2010, BASEES). Конечно, можно продолжить истории про совместные проекты и общую социологическую судьбу, но, наверное, надо вернуться к основной теме — к Ульяновску.

Итак, в 2009 году меня пригласили в Вышку, но я очень долго продолжала совмещать работу в Питере и Ульяновске. Еще порядка двух — двух с половиной лет я ездила в Ульяновск читать лекции, готовила дипломников, руководила кафедрой, у меня там оставалась нагрузка. Ну и, конечно, продолжала руководить «Регионом». Сейчас там остались коллеги, и работа, пусть и не такая масштабная, продолжается. В 2012 году мы вынуждены были переоформить наш центр в коммерческую организацию. Это был единственный выход для нас после прокурорских посещений, вызовов на ковер, публикаций в местной прессе. Самая первая запомнилась ярче всего: «Зачем университету иностранный агент?». Университет практически от «Региона» отрекся, но мы получили определенный карт-бланш на продолжение работы, хотя и вынуждены были потерять свой юридический статус... Кстати, так многие энкаошники поступали, особенно в провинции, другого варианта практически не оставалось. Однако мы продолжаем вместе работать уже в Центре молодежных исследований в Вышке, всегда привлекаем к проектам наших ульяновских коллег, но такой бурной научной, социологической жизни, как раньше, в Ульяновске уже нет. До сих пор не могу понять, зачем нужно было руководству университета именно так решать вопрос... Так что Ульяновск для меня — это Родина, но вместе с тем — и травма.

Когда меня приглашали в Вышку, мы сразу договорились с руководством, что Центр молодежных исследований не будет какой-то совершенно новой институцией. Это будет центр, продолжающий традиции, исследовательский и академический опыт «Региона». Испытываю чувство человеческой благодарности к коллегам за понимание и возможность продолжать общее дело и карьеру, а также за реальную поддержку со стороны Даниила Александровича Александрова, Вадима Валерьевича Радаева и, конечно, Ярослава Ивановича Кузьминова. Буквально с первых же месяцев мы включились в исследовательскую работу и жизнь Вышки в целом. Из Ульяновска мы переехали втроем. На первых порах было очень трудно, но, несмотря на невероятные сложности, с которыми я столкнулась, такого отношения к ученым, такого уважения к тому, что они делают, я раньше не встречала. Знаете, это небо и земля. Человеку, который не поработал в науке на периферии, сложно это объяснить. Когда ты приезжаешь домой с конференции — я про Ульяновск говорю — и пытаешься прийти к декану и подарить, например, только что опубликованную книгу, тебе этой книжкой чуть ли не в лицо бросают со словами: «Нам это неинтересно». Здесь все по-другому. У нас и сейчас очень много проектов. Бурно продолжаем работать с Хилари — вот сейчас, например, участвуем в двух масштабных европейских проектах. В ЦМИ сейчас 18 сотрудников — от профессоров до стажеров-исследователей. Тоже не очень большой коллектив, но это принципиально новый виток в жизни. Сложно, потому что очень много преподавания, очень много административной работы и всяких таких бюрократических заморочек, но это никак не снижает желания начинать новые проекты и продолжать начатое.

Сложно говорить об Ульяновске в целом и вне работы. Это, конечно, уникальный город. Несмотря на то что от работы у меня остались тяжелые воспоминания, может быть, даже обиды, но на город у меня никакой обиды нет. Во-первых, это Волга. В детстве, помню, ходили с папой и братом на ночную рыбалку. Все летние каникулы в пионерских лагерях — тоже на Волге. Волга в том месте очень широкая, красивая и мощная. В свое время был прекрасный речной порт, потом его забросили, сейчас вроде как начинают восстанавливать. Сам Ульяновск располагается между двумя реками — Волгой и Свиягой. Это уникальное природное явление, потому что они текут в разные стороны. Может быть, поэтому город очень ветреный и какой-то неспокойный. Может быть, поэтому и Владимир Ильич должен был появиться именно здесь. В городе к 100-летию Ленина было построено много специальных зданий, ради чего снесли огромный пласт исторического Симбирска. Кроме так называемого Мемцентра — музея и культурного центра, посвященного В.И. Ленину, — в городе появился современный пединститут, Дом профсоюзов, новая школа № 1 (новое здание школы, где учился в детстве Володя Ульянов), целый кусок старого купеческого Симбирска был отдан под Музей-заповедник им. В.И. Ленина, и произошло еще многое другое. Кстати, помню, что этот музей-заповедник долгое время был самым элитным кварталом в старом городе — это целая улица, восстановленная в стиле мещанского Симбирска конца XIX века. Там получили жилье многие тогдашние руководители, старые дома были, что называется, со всеми прелестями цивилизации, но при этом с участком земли и надворными постройками... Сейчас там открылись маленькие, но очень симпатичные музеи различных ремесел с таким особым губернским флером и ностальгией. Но, конечно, самое странное и даже страшное здание — это Ленинский мемориал. В этом культурном центре кроме огромного музея ленинской и партийной истории расположились также выставочные залы и большой концертный зал, где проводились и продолжают проводиться концерты заезжих звезд и симфонических оркестров. И конечно, там много казусов произошло. Самый интересный связан с поиском домов, где жила семья Ульяновых и где родился и жил Владимир Ильич. Самый главный, официально «тот самый», дом Ленина остался на улице Ленина на той самой восстановленной улице. Но по замыслу архитекторов все остальные дома, в которых жила семья, нужно было перенести под кров (в прямом смысле слова) Мемориала. Потому что семья Ульяновых мигрировала по Симбирску с места на место, и они не сразу поселились в «том самом» доме. Всего было насчитано пять или шесть домиков, которые и перенесли под высокие сваи Мемориала. И вот по прошествии лет один наш историк откопал, что один домик перепутали и на самом деле перенесли не тот, который следовало. По этому поводу был достаточно серьезный скандал, потому что историческая правда была нарушена...

В Симбирске родился русский историк и писатель Николай Михайлович Карамзин, в центре Ульяновска, в сквере (сейчас — Карамзинском) еще в середине XIX века ему был установлен памятник, средства на сооружение которого собирались по открытой общеимперской подписке. Автором проекта памятника был скульптор Самуил Иванович Гальберг. Существует история, что у Карамзина очень сильно болела супруга, предположительно — душевной болезнью. И сын его, Владимир Николаевич Карамзин, впоследствии распорядился: «...Вырученную от продажи моего дома сумму отдаю я в распоряжение губернского Земского Собрания Симбирской губернии с тем, чтобы оно на этот капитал устроило в губернском городе, селе или окрестностях его, или, наконец, там, где оно сочтет более удобным в пределах губернии, какое-либо благотворительное заведение, а именно: больницу, богадельню, приют и тому подобное или по мере средств и соображаясь с местными потребностями с тем, чтобы на сооруженном таким образом здании имелась такая надпись: „В воспоминание Александры Ильиничны Карамзиной сооружено памяти Николая Михайловича Карамзина“». Такова история областной клинической психиатрической больницы № 1, ранее именовавшейся «Психиатрическая больница имени Н.М. Карамзина». Она так и называется до сих пор — Карамзинка, там сейчас находится клиника для лечения нервных и психических заболеваний, в советское время там было отделение ЛТП для реабилитации лиц с алкогольной зависимостью. Это уникальное сооружение с такой легендарной историей находится сейчас в полном запустении, собственно, как и многие подобные «дома скорби» в современной России. В Симбирске родился и жил — и тоже потом уехал в Питер — Иван Александрович Гончаров. Все три «О» — и «Обрыв», и «Обломов», и «Обыкновенная история» — были написаны в Симбирске. И поэт-романтик Николай Михайлович Языков — «поэт радости и хмеля, разгула и свободы» из окружения Пушкина — тоже наш земляк. А еще можно вспомнить сатирика Дмитрия Дмитриевича Минаева. Все они родом из Симбирска. Пожалуй, самое интересное, что директором гимназии, которую окончил Владимир Ульянов, был Федор Михайлович Керенский — отец Александра Федоровича Керенского, будущего министра-председателя Временного правительства. Саша Керенский учился в той же гимназии, что и Володя, правда, разница в возрасте (11 лет), скорее всего, помешала их реальной встрече; однако известно, что их родители дружили семьями. Вероятно, потому, что отцы обоих служили в одной системе — образования. Федор Михайлович заведовал 1-й Симбирской гимназией и был учителем Владимира Ульянова, отец которого, Илья Николаевич, был директором симбирских народных училищ. Интересно, что именно Ф.М. Керенский поставил единственную четверку (по логике) в аттестате золотого медалиста 1887 года Володи Ульянова. Более того, директор гимназии Ф.М. Керенский отдал распоряжение выдать золотую медаль выпускнику В.И. Ульянову — родному брату человека, приобретшего уже в то время печальную известность в качестве террориста! Это событие вызвало пересуды. Илья Николаевич Ульянов пользовался большим авторитетом. Кстати, известно, что Илья Николаевич приютил в своем доме мальчика Ивана Яковлева и участвовал в его воспитании, а впоследствии Иван Яковлев основал первую чувашскую школу, а также разработал чувашскую письменность. До сих пор существует очень интересный музей чувашской женской гимназии, которую он открыл.

Какие-то милые такие вещи сохранились в Ульяновске. Прежде всего связанные со старым Ульяновском. Симбирск был мещанским, купеческим городом, хотя и имел до определенного времени статус губернского. Поэтому в нем было очень много церквей. Был и кафедральный Троицкий собор — точная копия Исаакиевского, только небольшой. Практически все церкви и соборы в советское время были снесены и уничтожены, идеологически они не вписывались в город Ленина. Сейчас там построили всякие новоделы, но это уже другая история. От старого Симбирска сохранилась только одна одноэтажная старенькая церковь, не представляющая архитектурной ценности. Ну что у нас еще сохранилось? Филармония — это здание бывшего губернского дворянского собрания. Гимназия, где Ленин учился. Это тоже старое здание. У нас очень хороший памятник Карлу Марксу, который был открыт в 1921 году (автор — академик архитектуры В.А. Щуко), — он совершенно удивительный. Карл Маркс похож на могучего Атланта, поддерживающего свод вселенной. В конце 90-х и начале 2000-х памятник был излюбленным местом сбора ульяновских неформалов, тусовка называлась «У Карла». Ну и, конечно, знаменитый памятник самому Ленину, который был создан в 1940 году скульптором М.Г. Манизером и архитектором В.А. Витманом и до сих пор признается одним из лучших.

У нас один из самых старых театров — Симбирский губернский театр. В XVIII веке на месте нынешнего здания театра стояло другое, и в его подвале держали Пугачева, который был схвачен под Симбирском.

Мне кажется, в последние годы Ульяновск приобретает репутацию очень «советского» города. Все считали его и отчасти продолжают считать островком СССР. Но на этом островке СССР были большие бреши. Очень серьезно этот город пострадал в перестройку — и не только из-за своего знаменитого земляка. Такое ощущение, что о нем просто забыли. Раньше, я помню, Ульяновск очень интенсивно развивался. Это был туристический город, куда приезжало множество иностранных делегаций, поскольку он включался в экскурсионные маршруты; коммунистические партии приезжали сюда со всех концов земли. В школах активно изучали английский язык, школьников привлекали, конечно, к работе с иностранцами. В Ульяновске была английская спецшкола, которая пользовалась невероятной популярностью, попасть в нее было практически невозможно. Да, был еще парк Дружбы народов на склоне высокого берега Волги, прямо вниз от Мемориала и до Речного порта, — совершенно потрясающий. Там каждая советская республика открыла свое представительство. Все республики высадили там свои деревья, разбили клумбы, у каждой республики была своя территория, которая должна была репрезентировать какие-то черты ее культуры. Сейчас я понимаю, что это тоже имперский такой подход, но нам нравилось там гулять, особенно весной, когда расцветала сирень... Это был парк не просто большой, а огромный, со своими тайными местами. Вместе с перестройкой парк пришел в запустение. Не знаю, может быть, сейчас что-то изменится... Запустение коснулось всех ленинских мест, а ведь большей частью новые сооружения в городе в той или иной степени были связаны с Ильичом. И как только Ульяновск финансировать перестали, все пришло в запустение. Разруха была страшная, особенно в 90-е и до середины 2000-х. Сейчас как-то потихоньку город начинает подниматься, но все равно Ульяновск и Ульяновскую область с близлежащими областями и регионами сравнить нельзя. Особенно с Татарстаном. Специфика Ульяновской области заключается еще и в том, что она граничит с четырьмя российскими республиками: Татарстаном, Мордовией, Чувашией и Марий Эл. Поэтому здесь интересное такое пограничье со смешанной культурой. У нас 14% населения татары. Они на втором месте по численности после русских, потом идут чуваши. Ульяновск знал очень тяжелые времена, когда и «Авиастар» лег на дно, и УАЗ лег на дно, и военная промышленность тоже. А сейчас они стали подниматься, начали получать большие заказы. На другой стороне Волги, где построили «Авиастар», сейчас целый город — мы называем его Новым городом. Туда целыми семьями перевозили людей из близлежащих деревень для работы на этом промышленном гиганте. И в один момент, когда все это схлопнулось, безработица началась просто бешеная. И вообще в городе сложилась тяжелая ситуация: годами не платили зарплату, многие заводы позакрывались. А потом, с середины 2000-х, начали поступать первые заказы, началось возрождение обоих главных предприятий. И сейчас жизнь более или менее наладилась. Теперь я в Ульяновске не работаю, но летом туда обязательно приезжаю, на Волгу смотрю, с друзьями и коллегами из «Региона» встречаюсь. Мне в этом городе хорошо и грустно одновременно.