Гасан Чингизович Гусейнов:

Рим

Несколько десятилетий назад мне довелось участвовать в переводе книги Тита Ливия об истории основания города. Однажды в разгар работы над переводом мне приснился сон: нахожусь в каком-то незнакомом подземелье — и вдруг вижу совершенно зеленую, покрытую мхом стену и странный фонтан, который бил прямо из этой стены мне навстречу. Я почувствовал, что нахожусь в Риме, и проснулся. Это были 1980-е годы. А в начале девяностых, когда Тит Ливий давно уже вышел, в возрасте почти сорока лет я впервые попадаю в Рим.

Своего самого первого впечатления о Риме я почти не помню, потому что мы приехали туда с семьей на машине. Приехали с севера, из Германии, перевалив через Альпы, это было невероятно трудно. Жили в маленьком странном пансионе для паломников. И было ощущение, что это сон, который очень скоро кончится. А потом пришло понимание того, что этот город никогда не равен самому себе, он всегда отражает твое нынешнее состояние и твои сиюминутные интересы; и впечатления, которые там получаешь, резонируют с тем, что происходит внутри тебя в данный момент. Поэтому были годы, когда в центре впечатлений оказывался Рим руин. То есть из всего, что я видел в Риме, главным оказывались руины. Это могли быть руины форума — и тогда я не видел никаких построек вокруг него. Или руины старой Остии — и тогда я не видел окружающей их природы, не видел Тибра, не видел жизни этого пригорода Рима, а видел одни только руины. Был период барочного Рима, самого пышного, самого известного. В последние годы Рим, с которым я веду внутренний диалог, — это Рим Муссолини, Рим эпохи фашизма, с его приметами, отсылающими к нашему времени. Часто это Рим итальянского кино, но кино разного: Рим итальянского неореализма, Рим американских «Римских каникул», Рим Соррентино, Рим Феллини, Рим Антониони. Например, перед поездкой мы со студентами готовимся по программе «Рим в итальянском и американском кино». Они делают доклады по фильмам Бертолуччи, в особенности, конечно, по его фильму «Конформист», главный герой которого как раз фашистский Рим. А потом мы приезжаем туда, идем в этот совсем не туристический район и нередко оказываемся там просто в одиночестве. Кроме нас, там нет ни одного туриста, часто вообще ни одного человека. И понимаешь, что есть целая эпоха в этом городе, которой сам этот город неохотно занимается. Вообще, Рим, как правило, гораздо больше о себе рассказывает. Но вот фашистский Рим рассказывает о себе очень неохотно и очень мало. А интересный мог бы быть рассказ.

Ехать в Рим надо хорошо подготовленным. А как подготовиться? Мы со студентами читаем Диккенса о Риме, читаем «Рим» Гоголя, читаем прекрасные воспоминания Добужинского. Читаем, конечно, Павла Муратова, хотя именно о Риме у него немного, но тоже есть. Читаем Альберто Моравиа. Читаем роман Эмиля Золя «Рим» с подробными, блестящими описаниями города. Сам роман, на чей-то вкус, ужасно скучный, но описания Рима там совершенно образцовые, мы смотрим на город глазами французского монаха Пьера, приехавшего на встречу с первосвященником лет за 20 до того, как при Муссолини там проведут большую реконструкцию с середины 1920-х до начала 1940-х. Это было и разрушение, и восстановление Рима одновременно: археологический бум, но и неоимперская идеология... Столкновение трех исторических эпох мы увидим на набережной Тибра, где алтарь Мира (Ara Pacis Augustae), установленный по решению сената в честь возвращения Августа из походов в Галлию и Испанию в самом конце I в. до н.э., был во времена фашизма помещен как бы в огромную шкатулку — как символическая драгоценность близкой Муссолини эпохи принципата. Но в начале 2000-х годов шкатулку эту разобрали и перенесли в другой музей, водрузив вокруг алтаря громадный стеклянный павильон — символ новой открытости, прозрачности и доступности древнего памятника, не отягощенного никакими ассоциациями с современной демократической Италией.

За последнее время в городе многое изменилось именно в плане перетолковывания и расколдовывания сомнительных политических святынь. Например, появилась новая музеологическая стратегия. В частности, такое искусственное образование, как улица Императорских Форумов, построенная при Муссолини, — такая грандиозная фикция, около которой всегда много фотографируются, потому что там стоят «памятники императорам». Но какого они времени? Латинские надписи подсказывают: anno XV e.f., пересчитываем, к первому году этой самой «фашистской эры» (e.f.) прибавляем 15 лет и получаем 1937 год. Вот тебе и древнеримский памятник. Появились новые музеи, которые создают эффект присутствия при помощи компьютерных технологий. Хотя помещение подлинное, но без фальшака его невозможно реконструировать, зато можно создать объем, находясь внутри которого ты, благодаря компьютерной симуляции, видишь, что там когда-то происходило. В то время как сами показываемые объекты находятся в музеях: Палаццо Валентини, Капитолийских музеях и проч. Для того чтобы перенести в Капитолийский музей статую Марка Аврелия с площади, построенной Микеланджело, нужно было сначала изготовить точную копию, перенести эту точную копию на площадь, а оригинал внести в музей. А для того, чтобы перенести оригинал в музей, надо было сначала перестроить музей, весь музей. Сейчас это грандиозное современное здание в исторических рамках — внутри дворца, построенного Микеланджело. Есть и новые музеи. Например, «Чентрале Монтемартини» недалеко от станции метро «Пирамида». В здание старой электростанции внесли скульптуры из запасников Капитолийских музеев, в том числе вещи абсолютно первоклассные. Это такое же грандиозное собрание скульптуры, как и любое другое собрание скульптуры в Риме. И это место встречи двух цивилизаций: индустриальной, памятником которой является этот завод, и античной, памятники которой — эти скульптуры. Рим, с одной стороны, музеефицирует недавнее прошлое, а с другой стороны, впускает в себя, в свое музейное пространство гораздо больше людей, чем есть там сегодня. Это такое странное чувство! Огромный музей чуть ли не в центре города почти безлюдный, потому что о нем мало кто знает и туда не идут.

Но воплощением римскости для меня стала все-таки не архитектура, а семья ученых людей: это филолог Алексей Берелович, парижанин, переехавший в Рим, и его жена Мария Феретти, историк, профессор университета. Это люди из поколения, поднимавшегося в конце 1960-х — начале 1970-х годов на волне знаменитой революции 1968 года, поколения, которое смотрит на мир понятными мне самому глазами. Это — та гуманитарная среда, которая понимает город Моравиа и Гуттузо, город забастовок, демонстраций, город антифашизма. Тот Рим, который сейчас принимает беженцев. Тот город, который когда-то принял бежавших из-под Трои вместе с Энеем, хотя тогда никакого Рима еще не было. Рим — открытый город. Так назывался фильм Роберто Росселлини. Люди, у которых нет подтекстов, которые не скрывают своих взглядов ни на что; которые, если они чем-то недовольны, выйдут на демонстрацию; которые в штыки приняли реформы образования, начатые при Берлускони, ломающие, как они считают, образование в Италии, и они борются за него. Это — люди всегда рискующие. Да, всегда недовольные: это свойство интеллектуала — быть недовольным. Всегда очень ответственные. Это люди двух-трех культур, потому что они и итальянцы, и французы, и настоящие римляне, в интеллектуальном плане, и в чем-то русские, или, точнее, даже оттепельно-перестроечные советские. Когда я спрашиваю себя, что такое дом европейского интеллектуала, я сразу думаю об этих людях. Я попросил разрешения привести к ним в гости своих студентов — показать, чтобы они просто посмотрели на вороха газет и стопки книг. И они сразу почувствовали атмосферу, напоминающую квартиру итальянских эмигрантов в Париже из фильма «Конформист», который перед тем в Москве им показывала филолог и киновед Дина Шулятьева на филологическом факультете МГУ, учившая их думать о кино и о литературе в той особой связке, которая сделает им, может быть, понятнее и сочетание других, более древних искусств в Риме — например, скульптуры и инженерного дела, философии и архитектуры, риторики и поэзии.

Есть Рим скромно живущего простонародья. Есть морские курортные пригороды. Обычно мы со студентами останавливаемся не в самом Риме, а в Остии, в пригородном пансионе, который снимаем, кстати, у уроженки России музыкантши Светланы Каллистовой, переехавшей туда 25 лет назад, очень глубоко интегрировавшейся в римскую жизнь и вместе с тем сохраняющей русскую ноту. К ней приезжают и паломники из России, путешествующие по святым местам. И наших студентов она приютила. И наших партнеров — студентов из Германии, из университетов Кёльна и Бохума. Студенты водят нас по городу. Большинство из них здесь — впервые в жизни. Наверное, я не сразу понял, что главное для меня, возможно, увидеть, как впервые смотрят на город молодые люди, в чьем возрасте и я бы хотел здесь оказаться, а теперь, чтобы не завидовать никому, мы перед поездкой вместе читаем текст Зигмунда Фрейда из книги «Неудобство культуры», написанной совсем не о Риме.

Другая очень важная для меня группа римлян — это наследники и душеприказчики Димитрия Вячеславовича Иванова, который был сыном и душеприказчиком Вячеслава Ивановича Иванова, великого русского символиста, вторую половину жизни проведшего в Риме: Мария Борисовна Плюханова и Андрей Борисович Шишкин, их дети, уже следующее поколение. Они филологи, она преподает в Перудже, он — в Университете Салерно, одном из старейших в Европе. Они живут в квартире, принадлежавшей ранее Димитрию Вячеславовичу Иванову, рядом с домом, где когда-то жил Вячеслав Иванов. И дело их жизни — исследование архива Иванова, издание переписки, разных сопутствующих книг, проведение конференций, посвященных Иванову. Вот эти люди — это еще и окно в совсем другой Рим. Рим Авентинского холма как места, где жил Вячеслав Иванов и где сейчас находится центр по изучению и изданию его наследия; благодаря Папскому восточному институту, который проводит конференции на Авентине, мы можем встречаться там с людьми из разных стран — от Израиля до США. И с Авентина как места, в котором, опять же, фокусируется вся история города. Когда мы со студентами приходим на Авентин, мы вспоминаем миф о том, как город был поделен между Ромулом и Ремом и один из них увидел своих шестерых коршунов над Авентинским холмом, а другой — своих 12 коршунов над Палатинским. И, стоя здесь, ты, смешно сказать, через русских людей, которые содержат архив Вячеслава Иванова, через судьбу самого Вячеслава Иванова приобщаешься к истории этого города. Ты видишь, как живут и интегрируются здесь чужие: персы, турки, арабы из Северной Африки и с Ближнего Востока, китайцы; в Риме есть огромный китайский район — чайнатаун, где все по-китайски. Этот город для меня такой же поразительный, как Лондон. Он как Вавилон — центр мира, куда приезжают отовсюду. Поэтому, если вы приедете в Рим минимально подготовленными, какими приезжают студенты, вас повсюду будет сопровождать кто-то из писателей вроде Диккенса с его рассказом о том, как он шел по Аппиевой дороге к Риму, увидел силуэт города и вдруг почувствовал, что он в Лондоне. Он увидел Лондон! Трудно найти более непохожие города, чем Лондон и Рим. Но Рим обладает поразительным свойством вызывать в твоем воображении эмуляцию города, из которого ты приехал. Я это понял впервые, когда прочитал «Римские сонеты» Вячеслава Иванова, где он соотносит Рим, с одной стороны, с Троей, а с другой — с Москвой и Петербургом. Это мировая столица и вместе с тем некое лоно, из которого тебе дано восстановить в памяти очертания твоего родного города. Именно в этом смысле идеологическая пустышка «Москва — третий Рим» вдруг может показаться реальностью. Я ни одной секунды не имперец, не носитель никаких идеологий. Но тут вдруг ты видишь за этой чисто идеологической формулой огромную культурную толщу и понимаешь, что Рим исторически, через слова, через скульптуру, через живопись позволяет тебе реконструировать все лучшее, что есть и в том месте, откуда ты приехал. Это удивительное чувство. Не менее острое — от встреч с молодыми левыми русскими римлянами: Элеонорой, преподающей русский в университете на юге Италии, ее мужем Артемом — гражданским активистом из России, живущим на две страны. Чувство истории в Риме — это жгучая современность, быстрый ответ на задачи дня.

Расскажу о двух эпизодах, жизненно важных для меня, и мне кажется, что и для студентов наших тоже. Эти эпизоды связаны с посещением университета. Может быть, они ничего не говорят о качестве и содержании университетской жизни, но они что-то говорят об атмосфере, об антураже этой жизни.

Мы со студентами были в очень знаменитой церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи, где находятся оковы, которыми святого Петра сковали перед казнью, и одна из самых знаменитых статуй Микеланджело — «Моисей». Был пасмурный день, начало ноября, дождь, сумерки. Мы очень долго ждали открытия храма, замерзли и захотели в туалет. Рядом с этим храмом в бывшем монастыре, принадлежавшем когда-то этой церкви, находится технический университет Рима. И я подумал, что мы туда можем зайти, потому что уж туалет-то мы там точно найдем, а может быть, еще и буфет, где можно поесть недорого. Мы зашли внутрь и вдруг видим, что там идет какая-то важная церемония: стоит канцлер университета с цепью, вручает дипломы, лавровые венки — бакалавры получают свои грамоты. Все это очень торжественно. Я думаю: надо все-таки подойти и спросить, можно ли нам здесь находиться. И мы — я и человек семь-восемь студентов — подходим, так случайно получилось, к самому заметному господину с цепью. Было совершенно очевидно, что мы туристы. Я только успел спросить, где здесь туалет, а этот господин с цепью сразу: «Пожалуйста, синьоры — сюда, дамы — туда». И это было удивительное ощущение, потому что, во-первых, никому не пришло в голову требовать с нас каких-то документов, мы просто вошли. И во-вторых, нас немедленно пригласили на сабантуй, который царил во дворе университета. А у нас на тот момент была задача снять короткий ролик. Наши партнеры из одного немецкого университета попросили снять на камеру групповое приветствие, и мы решили сделать это в библиотеке университета. Зашли, никто нас не остановил ни в одной точке, поднялись и увидели старое библиотечное помещение, битком набитое студентами. Мы поставили треногу, установили камеру. Я все время ждал, что сейчас кто-нибудь подойдет и спросит, что мы здесь делаем, кто разрешил снимать, «как вы вошли со штативом?!», «да как вы!..». Сидел служитель, читал книгу, один раз посмотрел на нас и продолжил читать. Вот это ощущение полной свободы действий. Туда нельзя было входить с водой и с едой, но это правило никто и не нарушал. Но все остальные действия, включая возможность расклеивать объявления на стене, на любой стене, сесть абсолютно где угодно, читать где угодно, разговаривать где угодно, снимать где угодно, — произвели и на моих студентов-второкурсников, и на меня впечатление, которое мы еще не вполне осмыслили, мне кажется.

Когда я пересказывал этот эпизод коллегам, много лет прожившим на Западе, часто слышал упрек в идеализации. Да что ты, говорили мне, здесь ничуть не меньше согласований, а куда-то тебя не подпустят на пушечный выстрел. Да, Европа необычайно тесна. Теперь не только Рим, но и все это не очень большое пространство, вмещающее 400 миллионов жителей. Но рядом с максимально ограждаемым ареалом частной жизни людей есть пространство максимальной общественной свободы, о котором напоминают и расписанные новоиспеченными вандалами вагоны электричек, стены правительственных зданий или церквей.

Другой эпизод, может быть, еще важнее. Мы возвращались в Остию последней электричкой, которая отходит от «Пирамиды», вернее, от станции «Порта Сан-Паоло» в 23:30. В полупустом вагоне вместе с нашей небольшой группой и еще тремя-четырьмя разрозненными пассажирами ехала, по всей видимости, цыганская семья из Румынии. Мать с младенцем в коляске, отец семейства с приятелем или родственником, забившиеся в дальний угол вагона и о чем-то сосредоточенно спорившие, и девочка лет десяти-двенадцати, плясавшая под собственную песню перед самым моим носом. Мне надо было срочно дописывать какую-то заметку, и я только краем глаза замечал происходившее, когда ко мне подсел мой студент Антон и шепотом спросил: «А почему никто не прекратит это безобразие? Смотрите — она же беснуется, как вакханка. Еще чуть-чуть, и она заденет и уронит на пол ваш компьютер или заедет кому-нибудь по лицу длинными волосами».

Но ведь пока, говорю, ничего этого не случилось.

— А если случится?

— А если случится, тогда наступит другая правовая ситуация. А пока все идет так, как идет. Ни у кого из пассажиров нет ни малейших оснований останавливать пляшущую девочку. Да, ее танец может нравиться не всем. Но полупустой вагон она не крушит, ни от кого не требует платы за свой концерт, а только максимально широко использует вдруг предоставленное поздним часом пространство.

Мне и самому показались тогда нарочитыми собственные уговоры, адресованные моему студенту: мол, все идет по плану, в рамках действующего законодательства. Но этот мой ответ был все же чуть-чуть лицемерным. И я тоже ждал, что кто-то сейчас выскажется, причем в духе скорее московском: «Мамаша, что ж ты не смотришь за ребенком?» Наверное, случись это в час, когда в вагоне было бы хоть на десять человек больше, вакханка не плясала бы с такой прямо-таки яростью, не сверкала бы глазами и не пыталась бы чуть-чуть напугать возможным столкновением с твоей реальностью на общей территории вагона.

Напряжение нарастало еще минут десять, входившие на других станциях люди переходили в другую часть вагона, сходство девочки с рельефным изображением танцующей менады в Палаццо Массимо или в Капитолийских музеях становилось все более мрачным и символичным. Но вот мы подъехали к станции «Ачилия», цыганско-румынское семейство быстро подобрало свои сумки, коляску и плясунью и вышло на перрон, а мы — несостоявшиеся блюстители спокойствия транспортного средства общего назначения — остались в вагоне одни и молча доехали до Остии, размышляя о границах свободы. Мы оба, я думаю, мой студент Антон и я, размышляем об этом до сих пор.

У Зигмунда Фрейда есть работа, которая называется Das Unbehagen in der Kultur. Это название трудно перевести на русский язык. Это некое «неудобство в культуре», неловкое чувство, которое возникает в связи с культурой. Так вот, это произведение, посвященное психологии человека и психоанализу, Фрейд начинает с очень интересного примера. Попробуем уподобить Рим душе человека, говорит Фрейд, и мы очень скоро обнаружим, что эта метафора едва ли годится для нас, потому что мы не можем одновременно представить себе руины Колизея и находившиеся на месте этих руин ранее пруды Золотого дворца Нерона. И то и другое одновременно не может находиться в одном и том же месте, и мы не можем мысленно снести одно для того, чтобы представить себе другое. И в этом смысле наша душа, говорит Фрейд, плохо соотносится с Римом, то есть мы не можем представить себе душу как город. Но тут Фрейд ошибался. Он писал этот текст в очень интересное и трагическое время, в 1930 году, когда фашисты уже были у власти. И Фрейд пишет о вилле Каффарелли, построенной в XVI веке над Тарпейской скалой, где с 1925 года располагался музей Муссолини. Но Фрейд тогда не знал, что нам будут доступны такие археотехнологии, которые позволят почти в любом месте воссоздавать внутри существующих стен картину далекого прошлого, происходившего в этих стенах, с помощью трехмерных компьютерных инсталляций. Когда я впервые осознал, что Рим — это город, где ты, находясь в одном месте, можешь одновременно, приложив небольшие усилия, проходить всю толщу его 2500-летней истории, которой занимался до этого, — у меня возникло очень сильное чувство, что, приезжая в этот город, ты расширяешь собственное сознание и собственный психический мир. Внезапно ты видишь свой внутренний опыт о Риме распластанным в этом городе с момента его возникновения, начиная от римской волчицы, вскормившей Ромула и Рема, и кончая временем, когда начала всходить звезда какого-нибудь Берлускони. Мне было очень важно передать студентам это ощущение. Рим стал для меня продолжением всех историй и теорий, которыми я занимался со студентами. Мы просто выносили их туда и начинали на месте познавать как часть своего «я» — и каждый студент, и каждая студентка, и я сам. Поэтому этот город для меня нечто большее, чем просто один из многих прекрасных и удобных для жизни городов. Для меня он стал тем, чем он был для Гоголя и Добужинского, для Диккенса и Золя. Даже не центром мира, а центром моего внутреннего мира, моего внутреннего состояния.

Экскурсии по Риму

В поисках самых важных с той или иной точки зрения мест в Риме полезно вспомнить римское «гадание по Вергилию», или Sortes Virgilianae. Достаточно было найти правильную строчку, совпадавшую с линией судьбы гадателя, — и вот оно, твое счастье. Первым, кто напророчил себе императорскую судьбу, был Адриан. Традиция продержалась все Средневековье, гадали по Вергилию и писатели, и их персонажи — от Франсуа Рабле до Грэма Грина. Чем мы с вами хуже?

Написав на карточках вместо строчек «Энеиды» примерно полторы сотни мест, где мне посчастливилось провести немало часов со студентами, я закрываю глаза и, как попугай — клювом, нащупываю рукой карточку. Вот Остия. Выйдя из электрички на остановке Ostia Antica, вы переходите по пешеходному мосту над автострадой к музейному комплексу и проводите там целый день. Разумеется, подготовиться к этому дню нужно заранее, обзавестись планом города, на самом деле построенного и освоенного только первыми императорами, откуда и легенда о том, что Остия древнее самого Рима. Заброшенная еще в раннем Средневековье, эта местность долго лежала «под паром» для археологов, и нынешний посетитель видит одновременно природу Средиземноморья и очертания подлинных казарм и бань, настоящий театр, мозаичные полы купеческих контор, дома-инсулы горожан, храмовые постройки, в том числе отлично сохранившиеся митраистские святилища, а также общественные сортиры, и легко населяет окрестность персонажами из Плавта, Петрония или Апулея.

Чтобы разобраться в деталях увиденного, положите еще часа полтора на археологический музей на территории комплекса. Пообедать можно в недорогом туристическом центре, заодно подсматривая, как работают с итальянскими, французскими, британскими школьниками их учителя.

На Остию не стоит жалеть времени. Это не день среди руин, а время, которое позволит внимательному посетителю понять, как же ему начать строить в голове свой образ древнего Рима. Такой подход тем более правилен, что всего год назад, весной 2014-го, британские археологи, работающие в Остии, обнаружили старые границы города и крепостную стену, которая намного старше времени предполагаемого расцвета Остии во времена ранней империи.

Аппиева дорога от ворот до катакомб Св. Себастьяна

Вторая «пригородная» карточка — это первые мили Аппиевой дороги и ее ближайшие окрестности от ворот до базилики и катакомб Св. Себастьяна. В самом конце хорошей подготовки к этой прогулке, которая в Риме займет у вас целый день, полезно постоять в Третьяковке перед пейзажем Александра Иванова, а перед тем добрый путешественник прочитает роман Генриха Сенкевича «Камо грядеши», воспоминания о путешествиях в Италию Гёте или Диккенса. Почему именно этих авторов? Потому что они застали окрестности Аппиевой дороги такими, какими их хотели бы увидеть и многие современные археологи и антиквары. К этому состоянию местность вдоль «царицы дорог», как назвал ее римский поэт Стаций, удалось вернуть только на небольших отрезках.

Без прогулки по Аппиевой дороге труднее будет увидеть две из многих важных функций этого чуда цивилизации. Первая: дорога — это социальный институт, а не только военная, экономическая или еще какая-то «артерия», соединяющая пункт А с пунктом Б. Второе: дорога — это архитектурное сооружение. Что составляющие ее слои не видны с того уровня, который римляне называли pavimentum, откуда знакомое английское слово pavement, не отменяет словаря, надолго или навсегда врезающегося в память, как только увидел это чудо строительного гения римлян. Statumen, ruderatio, nucleus, dorsum — и так до самых бордюра-поребрика — umbones, которые определяли границу мостовой.

Подготовка к прогулке по Аппиевой дороге пойдет легче у русского путешественника, если тот успеет перед поездкой познакомиться с книгами о Риме Г.С. Кнабе, М.Е. Сергеенко или Е.В. Федоровой.

Сан-Клементе

Третьим «гадание по Вергилию» выдало собор, который особенно дорог русским, болгарам, сербам и вообще всем, кто пользуется кириллической азбукой. Но и не только им, а и всем славянам. Ведь в базилике Сан-Клементе, или в храме Св. Климента, похоронен святой равноапостольный Кирилл, который известен светскому миру как автор кириллической письменности.

И все же это не главное: благодаря работе археологов и реставраторов посетитель может переходить из эпохи в эпоху, из когда-то заваленного строительным мусором святилища Митры — в святилище Христа, наблюдать, как символы и вещи памяти одной культурной традиции передавались из рук в руки адептам новых культов. Здесь и византийская мозаика, и суровые остатки староримской инсулы, и фрески-комиксы конца XI — начала XII века, представляющие чудеса св. Климента. Помимо всего, это самые первые надписи, зафиксировавшие раннее итальянское (уже не народнолатинское) сквернословие. Лежащий в основе фундамента собора римский дом — инсула — не пережил, скорее всего, пожара, устроенного Нероном, за которым император наблюдал с холма на другой стороне Лабиканской дороги. Иначе говоря, жившие в этой инсуле люди еще видели на месте, где сейчас стоит Колизей, разбитый там Нероном сад и вырытый им пруд... Несмотря на хорошую изученность разных культурных напластований, каждая новая рабочая итерация археологов приносит что-то уточняющее понимание происходившего здесь на протяжении двух тысячелетий. Чем сейчас заняты археологи, можно узнать, докупив за 5 евро к обычному еще и входной билет к месту раскопок.

Как и почти повсюду в Риме, в строительстве собора использовались не только старые фундаменты или фрагменты античных колонн. На одной из фресок XI-XII веков, известной как «Месса святого Климента», мы видим замечательный пример средневекового сюжетного оживления древнейшей интуиции греков и римлян, видевших в колонне прежде всего человеческое тело от стопы до головы-капители. Перед нами — эпизод из жития святого, чудо, сотворенное им дважды. В первый раз он ослепил язычника Сисинния за то, что тот не пускал жену Феодору на церковную службу, предположительно совершавшуюся в подпольном храме, расположенном в инсуле, на руинах которой стоял собор. Второе чудо интереснее: после службы Климент пришел к Феодоре и вернул Сисиннию зрение. Тот, однако, не смог унять гнева и приказал своим слугам схватить святого и выставить того из дома. Но и тут Климент, бывший, кстати, четвертым после апостола Петра епископом Рима, подсунул слугам Сисинния куски колонн, которые те приняли за тело епископа. В этом сюжете сошлось несколько тем, обогащающих наше представление о месте античной архитектуры в зодчестве и философии последовавших эпох.

Палаццо Валентини

Самый новый римский музей, дающий представление о жизни города в Античности и раннем Средневековье, возник под зданием Римского горсовета и называется «Римские дома под Палаццо Валентини». Раскопанный в самом начале XXI века, дом сенатора попал под увеличительное стекло современных музейщиков, которые применили метод, называемый то мультимедийной симуляцией, то созданием дополненной реальности. Суть метода — объемная светомузыкальная реконструкция исторических событий в присутствии зрителя, идущего по толстому стеклу — как по льду времени над каменным дном высохшего потока.

Все найденные артефакты изучались и сопоставлялись с найденными прежде в других местах, и на основе этой систематизации была восстановлена предположительная череда событий: землетрясений и пожаров, захватов и перестроек здания, лежащего под постройками XVII-XIX веков. Чтобы успокоить посетителей, после представления вас заведут в кинозал, где покажут историю колонны Траяна, а под конец выведут к самому основанию колонны — ближе ее ниоткуда не разглядеть. У Римских домов под Палаццо Валентини есть странная особенность: в отличие от большинства других музеев, он работает в понедельник, а во вторник — выходной. Стоит добавить, что билеты нужно заказывать месяца за два-три до самого планируемого посещения.

Базилика Ульпия и Капитолийские музеи

Какими бы случайными ни казались иногда связи между несколькими удаленными друг от друга объектами, есть два показателя, которые привлекают всегда: размеры сооружения и затраты на его строительство или восстановление. Эти признаки сближают все руины, расположенные вокруг римской площади Венеции. В апреле 2015 года сообщили, что на реконструкцию базилики Ульпия — грандиозного сооружения, выстроенного по распоряжению императора Траяна в честь войны с Дакией, сооружения, от которого остались только фрагменты колоннады, — выделили миллионы евро крупные концерны и частные лица, в том числе 1,5 млн евро — российский предприниматель Алишер Усманов, ранее выделивший полмиллиона евро на поддержку комплекса Капитолийских музеев — одного из величайших архитектурных произведений Микеланджело.

Почему базилика Ульпия, построенная при императоре Траяне? Возможно, просто потому, что это была самая грандиозная дохристианская базилика в Риме (120 на 60 метров), вместо реконструкции которой в начале 1930-х годов, то есть в эпоху Муссолини, на этом самом месте построили улицу Императорских Форумов — тоже по-своему грандиозное, но насквозь фальшивое сооружение — некий мост, который должен был соединить древний и фашистский Рим, а сегодня стал просто важным транспортным и туристическим узлом города. Трудно сказать, согласятся ли влиятельные культурные институции Рима на прямую реконструкцию здания, которая радикально изменила бы нынешнюю, привычную физиономию форума и руин, окружающих колонну Траяна.

Античность в эпоху Муссолини

Античная архитектура часто встроена в более поздние сооружения Рима, и тогда она может стать для наблюдателя ключом к его ни с каким другим городом мира не сравнимому свойству — быть открытой книгой, из которой не очень принято выдергивать неудавшиеся страницы. Бесцеремонное насилие, которому подверг город Бенито Муссолини, когда строилась, например, улица Императорских Форумов, все же позднее, особенно теперь, скорее помогало и помогает лучше понять, как и почему сам императорский Рим оказался чрезвычайно удобной архитектурно-литературной формой, которой сумела воспользоваться фашистская идеология.

Фасции, вмурованные в 1930-х в стену театра Марцелла, расположенного недалеко от Тибра — там, где начинается гетто — еврейский квартал города, — должны были сигнализировать о ключевом слове идеологии фашистов. А целый район города — EUR (Esposizione Universale di Roma, «Всемирная выставка Рима»), выстроенный между Тибром и Виа Лаурентина для Всемирной выставки 1942 года, которая по понятным причинам так и не состоялась, но впоследствии была как бы компенсирована Италии Олимпиадой 1960 года, — и вовсе стилизован под идеальный Рим, словно призванный объединить ценности республиканской и императорской эпохи с их культом творческого труда, но и несравнимости одного человека с «величием народа», с их культом вождя, который мгновенно превращается в собственную карикатуру, но и с присущей римлянам жаждой эксперимента с традиционной формой, поиска футуристических решений, не порывающих с истоком. «Квадратный Колизей», который построили архитекторы Гуэррини, Ла Падула и Романо как Дворец итальянской цивилизации, или Дворец цивилизации и труда, был вчерне готов к 20-летию фашистского движения. Посвященное «народу поэтов и художников, героев и святых, мыслителей и ученых, мореходов и искателей приключений», это здание изучают еще и для того, чтобы получше понять, как же совокупность по отдельности вроде бы симпатичных понятий может при неблагоприятном стечении обстоятельств кончиться полным разрывом с гуманизмом, изгнанием мыслителей и ученых, позором для поэтов и святых. Как сам Колизей, так и пародия на него образуют опорные точки не только итальянской и европейской архитектуры, но и живой истории общественной мысли.

Прежде чем ехать в Рим и гулять по району EUR, есть смысл посмотреть фильмы Бертолуччи («Конформист») и Антониони («Затмение»). На посещение EUR можно смело положить полдня летом и короткий световой день зимой.

«Чентрале Монтемартини»

Первоначально скульптуру впустили в отреставрированный памятник индустриальной архитектуры начала XX века в качестве временной экспозиции. Но оказалось, что контраст машинных залов, контраст словно на мгновение замершего, но все еще обезличивающего и оглушающего людей индустриального шума и возможности пристального и беззвучного всматривания в лица людей, когда-то живших в этом городе и рожденных задолго до промышленной революции, столь плодотворен для школьников и студентов, для самых обыкновенных людей, что городские власти и дирекция Капитолийских музеев решили в 1997 году сделать выставку постоянно действующим новым музеем.

Две столь не похожие друг на друга навсегда ушедшие эпохи объединяет одно: мы почти одинаково мало и плохо понимаем и ту, что отгремела совсем недавно, и ту, что ушла две тысячи лет назад. Находится новый музей недалеко от станции метро Garbatella. Проведенные здесь полтора-два часа будут и отдыхом от братьев и сестер — туристов и туристок: здесь в десятки раз меньше посетителей, чем в музеях вокруг площади Венеции.

На посещение всех этих гадательно выбранных мест города Рима путешественнику может понадобиться — в зависимости от глубины погружения — от одной недели до скольких-то лет жизни.

Главное в путешествии — узнавание того, о чем читал и думал. Конечно, интересно и просто открывать совсем новое. Но путешественник, не прочитавший перед поездкой хотя бы некоторые из приведенных выше и ниже книг, не увидит и не поймет и сотой доли того, что откроется внимательному читателю Бенвенуто Челлини и романа Эмиля Золя «Рим», а также произведений покороче — очерка Гоголя «Рим», «Воспоминаний об Италии» Мстислава Добужинского, «Картин Италии» Чарльза Диккенса, «Образов Италии» Павла Муратова, «Римских сонетов» Вячеслава Иванова.

А тем, кто не успел прочитать всего этого, поможет прекрасный путеводитель Виктора Сонькина «Здесь был Рим», переиздаваемый и доступный для скачивания на планшеты.

***

Этот текст уже был написан, когда мы вернулись из очередной поездки в Рим со студентами Вышки набора 2016 года и бакалаврами и магистрами Бохумского университета. Поездка, состоявшаяся в первую неделю июня 2017 года, строилась вокруг нескольких тем, одна из которых вела нас от руин Палатина через Капитолий Микеланджело, архитектурный спор Бернини и Борромини, (зло)употребление исторической памятью во времена Муссолини — в ХХI век, к замечательному зданию музея современного искусства Италии, которое спроектировала Заха Хадид. Водила нашу многоязычную группу по зданию музея и по-английски рассказывала о нем почти ровесница нового века, первокурсница бакалавриата факультета медиакоммуникаций Настя Борисова. И для тех из нас, кто уже далеко не в первый раз приехал в Рим, настал момент истины — необходимость отныне смотреть на Город и под новым углом зрения, заданным великой зодчей начала ХХI века.