Инна Феликсовна Девятко:

Киев

Киев — это мой родной город. Я коренная киевлянка. Наверное, поэтому я хочу о нем рассказать, хотя уехала оттуда достаточно рано. Я поступила в университет, живу в Москве значительно дольше, чем жила в Киеве, но тем не менее это какой-то неотменяемый факт.

Мои родители тоже киевляне по папиной линии, они жили на Подоле. Еще до Первой мировой войны моя прабабушка купила там часть дома, большую квартиру на Оболонской улице. Там они и жили, не захотели никуда переезжать, хотя у дедушки были такие возможности в 30-е годы: для сотрудников ЧК строили какие-то квартиры на Печерске. Это и сейчас достаточно известный дом. Но бабушка не хотела уезжать, и одна из ее сестер после войны с ней жила — их было четверо. Соответственно, там жила и я после рождения и до того, как мои родители получили квартиру. Мамины родители родом из Белоруссии, они в 30-е годы приехали в Киев к дедушкиному старшему брату. Так что моя мама тоже родилась в Киеве. Они жили на Сталинке — разные есть названия у этого места (в Киеве вообще идет — по понятным причинам — такая топонимическая вакханалия, иногда она даже носит макабрический характер). Это в районе Голосеевского проспекта, но ближе к центру. А потом бабушка с дедушкой жили на том же проспекте, но ближе к так называемой Выставке и Голосеевскому лесопарку.

Родилась я в роддоме на Голосеевском проспекте, после рождения провела год на Подоле, а потом, до 12 лет, жила на Сырце. Это тоже такое примечательное место, во многих отношениях очаровательное, хотя о нем трудно рассказывать, потому что там расположен Бабий Яр. Я жила и училась в первой своей школе — в очень хорошей школе, она и сейчас существует, даже с тем же номером — 24. Хотя это уже не русская школа, но там по-прежнему углубленно изучают русский язык. Школа расположена на улице Новоокружной, которая позднее называлась Демьяна Коротченко, а сейчас она называется улицей Елены Телиги. Кто это? Боюсь, что до конца на этот вопрос не отвечу — только в общих чертах. Это пламенная сторонница и активная деятельница той части партии украинских националистов (ОУН), которую возглавлял Мельник. Считается, что она тоже была расстреляна, но на самом деле она покончила с собой в тюрьме. Это не современный персонаж. Это современные попытки меморизации того, чего не было. Не слишком приятно, конечно, говорить о том, что многие места, связанные для меня с воспоминаниями детства, были переименованы. Так, в ясли я ходила на улице Ивана Гонты, руководившего Уманским погромом во время так называемой Колиивщины. Есть там и всякие другие гайдамаки — все это персонажи хоть и исторические, но с сомнительной репутацией. На самом деле это очень приятный район, несмотря на то что он находится на пересечении тех мест, где когда-то был Сырецкий концлагерь и где находится Бабий Яр. Район очень зеленый, исключительно красивый. Там были построены хорошие дома, по крайней мере по тем временам, с участием молодых специалистов, в том числе моих родителей.

И вот в год я туда переехала, ходила там в ясли, в детский сад во дворе, в школу, в музыкальную школу. Это очень важная часть моей жизни. Очень хорошая была школа — не знаю, такова ли она сейчас. Там были отличные преподаватели. У меня первая учительница была совершенно замечательная и одноклассники — хорошие городские дети. Вокруг располагалось много проектных институтов, еще чего-то. В школе была очень здоровая атмосфера. Там проходили олимпиады, соревнования, работали кружки — в этом смысле все было очень удачно, на мой теперешний взгляд. Но тогда я еще не определилась с тем, чем хочу заниматься. Это произошло значительно позже. Я училась там до 5-го класса, потом мы переехали в новую квартиру на Днепровскую набережную. Это прямо около моста Патона. Там я очень недолго походила в открывшуюся местную школу — год или два, не помню сейчас, — а потом перешла в школу № 171 — теперь она называется лицеем. Это была очень хорошая школа — со славной историей и с неизменно высоким уровнем преподавания. У нее были тесные связи с киевскими институтами и университетом. Наши учителя сотрудничали с этими вузами. У нашего директора Нины Фёдоровны Григоренко, замечательной женщины, были семейные связи с университетом: муж ее заведовал кафедрой на мехмате. Мы ходили туда на экскурсии, где-то там практиковались, обучались параллельно в каких-то учебных центрах — в общем, жизнь у нас была довольно насыщенная. Было сколько угодно возможностей учиться, специализироваться, углубляться. Нас никто не подталкивал к поступлению на мехмат в Киевском университете, хотя предполагалось, что большинство из нас уж точно поступит туда. Я сейчас вспомнила, что в университете было небольшое отделение психологии и мы ходили туда на экскурсию, организованную нашей школой. Не могу сказать, что школа была интегрирована в университет; скорее всего, это в большей степени были просто личные связи наших учителей — сейчас это трудно реконструировать. Но эта школа отличалась довольно высоким уровнем подготовки: наши ребята побеждали на разных международных олимпиадах. Школа находилась — и сейчас находится — на улице Лейпцигской. Там такое место, где довольно живописная Старонаводницкая улица, идущая круто вверх от Днепра, от моста Патона, в сторону Липок, пересекается с относительно недавно (в 1960-1970-е) застроенным бульваром Леси Украинки. Там очень живописные места — как бы такой большой треугольник между рекой и началом новых микрорайонов. Это такое урочище со сложным рельефом, большую его часть занимает ботанический сад. Он очень красивый. Там были и другие парки, которых теперь уже нет. Совсем в другую сторону от нас шла улица к Лавре. Оттуда можно было дойти до Арсенальной, пройтись до Аскольдовой могилы, спуститься немножко вниз к Крещатику… В общем, довольно много можно проложить интересных маршрутов.

Если говорить об интеллектуальной и культурной среде в Киеве в те времена, то, по моему впечатлению, она была замечательная, разнородная. Это был город космополитический и культурный. Здесь соприкасались разные культурные страты. Могу сказать, что инженеры и представители точных наук, которых я знала, все были людьми с заметно выраженной гуманитарной культурой. Все. Знакомые моих родителей, коллеги-инженеры, мои собственные преподаватели математики — все они очень много читали, ходили в библиотеки. Это было очень значимо. Среда в Киеве была полиэтничная, но есть объективные процессы. Сейчас в этом отношении многое изменилось, конечно.

Много было всяких привлекательных мест: музеи, галереи, выставки западноевропейского искусства. Очень хорош был Зоологический музей на улице Ленина (ранее она называлась Фундуклеевской). А теперь это, наверное, улица Богдана Хмельницкого. Скорее всего, ее переименовали так. Кружков для детей всяких было много. Я думаю, что это отчасти характеристика времени, и в Москве было так же. Это 1970-е годы, самый конец 1960-х, когда я была еще маленькая.

Если говорить про среду, то какая-то в Киеве существовала прослойка коренных киевлян. Сейчас, я боюсь, она стала очень маленькой в силу объективных процессов: отъезды (и не одна их волна), другие причины. Я сама больше 10 лет не была в Киеве. Как только уехали мои родители, мне, собственно, не к кому стало туда ездить. Ну и как-то психологически это для меня нелегко, честно скажем. Но тогда у родителей был очень плотный круг общения. Инженеры, сотрудники проектных институтов, преподаватели Политеха — казалось бы, люди, далекие от гуманитарных наук, но удивительно интеллигентные. Много возившиеся с детьми, много с ними игравшие, в том числе в интеллектуальные игры, заинтересованные в их развитии. То есть была такая среда, которая поощряла интеллектуальный интерес. Иначе не опишешь. Мой собственный диапазон сравнения ограничен, но мне кажется, что каким-то образом дух старого Киева еще присутствовал тогда, хотя не все среди наших знакомых были коренными киевлянами. Существовал какой-то дух соседства — он был заметен. Была очень теплая атмосфера — такого я потом нигде не встречала.

А кроме того, это был очень безопасный город. Я вот любила школу прогулять, мне там было иногда скучновато, я книжки могла под партой читать. В общем, иногда я уходила гулять. Мы с друзьями, когда были маленькими и учились в младших классах, очень много гуляли в Сырецком парке. За ним тянулись другие парки — сейчас они не все сохранились. В парке были овраги, и мы искали там патроны, еще что-то. Казалось бы, это такое неоднозначное предприятие — отпускать детей маленьких, при том что телефона у нас дома в это время не было: наш и окрестные дома еще не телефонизировали. Соответственно, родители до вечера не знали, где я нахожусь. Я во втором или в третьем классе уходила с уроков и шла куда-нибудь. Я могла пойти на военное кладбище смотреть памятники или поехать в центр, например, и там погулять. Это казалось мне важной частью самостоятельности — самой, в одиночку ходить и гулять. Сейчас я думаю, что это было небезопасно, хотя в то время в больших городах угроз для детей было меньше. Собственно, они были, но все-таки Киев оставался дружелюбным городом.

В общем, я изучила так почти весь город. Какие-то части лучше, особенно те, которые были связаны с местами нашего проживания. С местом, где жили родители мамы, — Сталинка, нынешний Голосеевский проспект, отчасти Подол и те районы, которые примыкали либо к моей младшей, либо к моей старшей школе, либо к тому месту, где мы жили.

Если говорить о том, что нужно увидеть в Киеве, то я бы посоветовала посмотреть весь верхний город. Хотя в 2000-х там возникла та же проблема, что и в Москве, — уплотнительная застройка в центре и на Крещатике, — и в Киеве видеть ее мне было тяжелее, чем в Москве. На мой взгляд, это ужасно уродует город. Крещатик после войны отстраивался заново, но он был хорошо спланирован, застроен в духе такого интересного неоклассицизма. Большая часть прилегающих улиц сохранилась, в большой степени сохранялся Подол. Но его стали реконструировать и, на мой взгляд, часто уродовать где-то в конце 1960-х — в 1970-е годы. Верхний город — это одна из самых старых частей Киева. Там нужно посмотреть все, что находится над Европейской площадью. По одну сторону — это Владимирская горка, по другую — стадион. Нужно посмотреть сам Крещатик, прилегающие к нему красивые улицы, где сохранилась старая застройка. Нужно увидеть Университетскую — бывшую улицу Ивана Франко: там совершенно замечательная архитектура, преимущественно конца XIX — начала XX века. Архитектура этих улиц очень долго сохраняла свой хорошо продуманный облик. Там есть какой-то стиль, похожий на итальянский конструктивизм начала XX века. Там огромные зеленые массивы, и, как их ни рушь со всех сторон, все-таки они сохраняются. И по этим красивым улицам можно совершать огромные пешие прогулки.

Стоит увидеть вот этот самый Голосеевский проспект и близкие к нему улицы, которые часто переименовывались: улицы Саксаганского, бывшая Красноармейская и Большая Васильковская. Эти улицы приятны для прогулок, там есть много всякой интересной застройки. Они идут к Выставке — аналогу ВДНХ. Сейчас она называется как-то иначе. За ней тоже есть какие-то красивые места, в частности Этнографический музей. Он очень приятный, милый такой, там были очень симпатичные аутентичные постройки, привезенные из украинских сел, и в них воссоздан украинский быт. Там было интересно. Потом, конечно, нужно обойти все киевские горы, все горы вокруг Подола и сам Подол, хотя он подвергся чудовищным интервенциям. Я уже говорила, что тот дом, в котором когда-то купила квартиру моя прабабушка, был снесен. В 1970-е годы там построили какое-то бездарное сооружение — жилой дом Водоканала или что-то в этом роде. Стоит посмотреть и на другие очень красивые дома по ближним улицам: Межигорской, Фрунзе — сейчас это снова Константиновская; по Александровской — там тоже не все цело, хотя есть фрагменты, где многое сохранилось. Там была застройка второй половины XIX — начала XX века, есть и более старая. Есть просто мемориальные места: старое здание почты на Почтовой площади, реконструированные Торговые ряды на Красной площади — сейчас она снова называется Контрактовой. Ну и вообще нельзя не почувствовать обаяние Подола. Это очень, очень старый город. На Подоле раньше даже пахло как-то иначе. Когда я играла во дворе нашего дома, там все было вымощено булыжником. Раньше и улицы были покрыты булыжником, но, пока я росла, во многих местах его заменили асфальтом. И там все время пробивалась какая-то мелкая трава — мне все недосуг установить ее название, — которая во влажную погоду имела какой-то сильный устойчивый запах. Я его помню, но никогда не встречала его потом. Может быть, это запах слежавшейся травы, земли и булыжников, которым много-много веков. Застройка на Подоле реально очень старая — там находили фундаменты VIII и IX веков. В других местах города тоже велись раскопки. И даже без всяких раскопок все эти монастыри, развалины, эти горы, Межигорская, Щекавицкая улицы, Боричев Ток для меня живописнее, чем условный Мадрид. Там, к сожалению, мало осталось аутентичного, но ты чувствуешь, что это старый город. Здесь очень, очень много истории под ногами. Здесь очень давно живут люди. Этот очень старый город, конечно, радикально менялся, но он все равно свой. Это трудно передаваемое чувство обжитого человеческого пространства, где на самом деле сменилось много поколений и культур. Это какое-то очень давнее место, где есть ощущение человеческого присутствия. И ты чувствуешь это не через текст — надписи на табличках, объяснения в путеводителе и т.п., — но на уровне непосредственных сенсорных ощущений.

Если говорить о культурной жизни Киева, том было много всего приятного. Там всегда была своя локальная среда для ценителей каких угодно искусств, в том числе для любителей театра. Там был Русский драматический театр, своя киностудия, рядом с которой мы жили. Это было недалеко от Политехнического института с одной стороны, а с другой стороны — от станции метро «Завод “Большевик”», которая в то время была самой близкой к нашему Сырцу. Сейчас она называется иначе — кажется, «Шулявская». Там был очаровательный сад недалеко от Политеха и зоопарка. Кстати, отличный был зоопарк. Еще моя дочка в него ходила. Сейчас не осталось этого сада — по-моему, там все застроили какими-то новыми корпусами. Все это несло на себе следы человеческой заботы: тот же Политех был построен на частные пожертвования еще до революции. Поэтому на старых зданиях его лежал отпечаток какой-то продуманной архитектуры. Было видно, что парк разбит давно и за ним ухаживают. Это была культура в ее реальном выражении. Наверное, я ощущала себя киевлянкой не в первом поколении, но тогда я об этом не задумывалась, я этим жила. Но на Подоле, наверное, я это все-таки и тогда ощущала. Киев — это место, где за последние несколько десятков лет происходили изменения очень жесткие, радикальные и быстрые. Конечно, подобные изменения происходили не только в Киеве, но там это видно, как мало где, потому что остатки трех или даже четырех империй пытаются оформиться как некая целостность, в центре которой лежит Киев, сам по себе обладающий разными культурными идентичностями и населенный совершенно разными людьми. Он никогда не был чисто украинским городом, даже близко не был, хотя в нем всегда было украинское присутствие. Если есть такое место, где на самом деле происходило пограничное столкновение больших имперских цивилизаций, то место это — Киев. Например, памятник Магдебургскому праву на Подоле, недалеко от пешеходного (Паркового) моста, или костел, когда едешь к бабушке в гости… Вот эти знаки присутствия порубежья, знаки пограничных империй, которые далеко не в мирных отношениях друг с другом находились и до сих пор находятся, — эти знаки выдавали возможность альтернативной интерпретации. То есть Киев — это не гомогенная среда. Сейчас, наверное, ее пытаются гомогенизировать, сделать соответствующей новому украинскому мифу, но тем не менее она очень гетерогенная. Она несет на себе огромные следы вот этих наложений и напряжений, и если порыться, то можно очень легко найти в ее истории их источники.

И научная жизнь в городе была богатая. Вот Институт Патона — для того времени это был высочайшего уровня институт. Институт кристаллографии или физики твердого тела тоже прекрасный. Я сейчас не помню точно, как он назывался. Кто-то из моих одноклассников успел окончить там аспирантуру. Там были получены первые результаты в области выращивания искусственных алмазов. Кто-то из моих одноклассников смог на это опереться, делая карьеру уже в американских университетах. Некоторые из них учились в Киеве, как я уже говорила, а когда в 1970-80-х началась, можно сказать, массовая эмиграция, ребята уехали почти сразу. Я помню, что уже в младших классах некоторые мои одноклассники уезжали со своими родителями, хотя это было очень сложно. Ну, традиционно родителей выгоняли с работы, тяжело было выживать, и вокруг всего этого даже в школе складывалась довольно напряженная атмосфера.

Естественнонаучные институты были сильными, но была и гуманитарная наука, была и литература. Между прочим, книжные магазины в Киеве были особенно хороши. Я уже говорила о культе книг, которые читали все в нашем окружении, и даже не в ближайшем. Очень многое можно было читать, потому что некоторые книги были доступны на украинском языке или их можно было прочитать в журнале иностранной литературы «Всесвiт». Там работал Виталий Коротич. На украинском выходило довольно много того, что не могло пройти на русском. В целом, конечно, цензура на Украине была жесткая, замороженность сильнее, чем даже в России. А вот процессы размораживания на Украине шли более бурно. Просто они позже там начались. Но была украинская интеллигенция, которая пользовалась возможностями издавать что-то на украинском. Там осуществлялась политика поддержки национальной культуры, и украинские издательства финансировались хорошо. Я говорю по-украински так же, как по-русски, поэтому с чтением на украинском проблем у меня быть не могло. В школе дети не очень охотно учили украинский, большинство школ были абсолютно русскими. И это отражалось на языковой практике населения. Сейчас это пытаются искоренить: сейчас специальных русских школ не осталось. Но есть и такие, в которых, как и в моей первой школе, углубленно изучается русский язык, а в остальном они стали украинскими.

В журнале «Всесвiт» много всего интересного публиковалось в переводе на украинский. Выходили на украинском и книги. Например, я читала полный перевод «Алисы в Стране чудес» на украинском языке. Это была более полная версия, чем та, что была доступна на русском языке в то время. Причем тиражи на украинском были большие, поскольку украинские издательства поддерживались государством. И очень достойные люди воспользовались этим для того, чтобы создать большой корпус переводных текстов на украинском языке, которые в такой версии оказались доступней, чем на русском. Литература битников, редкие романы Доктороу — все это сначала переводилось на украинский язык. Их можно было прочесть в журнале, а иногда и в книжках, хотя с книжками было сложней. Книжки сильнее цензурировались, и тут не так-то легко оказывалось обойти цензуру. Кроме того, в Киеве несложно было купить журнал на польском. Польский язык я выучила в детстве, потому что читала польские детские журналы, а потом польские взрослые журналы. Сейчас вот нет никакого времени для этого, к сожалению, да и купить не так просто, хотя что-то можно найти в интернете. А тогда это легко было сделать в магазине «Дружба», который находился на Крещатике. Там заведомо было разрешено больше, чем здесь. Иностранные языки я в основном так и учила — при помощи телевидения, детских журналов, газет. Кстати, я умела читать газеты с детства. Это было хорошее, отрезвляющее чтение — газета «Вечерний Киев». Я шучу, но это была своеобразная газета с националистическим душком. Она на многое открывала глаза даже ребенку. То есть я читала многие вещи на русском и на украинском, и это плюс к тому, что для меня параллельно существовали украинская и русская культурные традиции.

В Москву я приехала после школы – поступать в университет. Не могу сказать, что оказалась там впервые и потому почувствовала резкие отличия от Киева. В Москве я бывала в детстве: здесь жила одна из сестер моей бабушки и ее дети и внуки. Но что в первые моменты радикально отличало для меня Москву от Киева – это, конечно, отсутствие зелени на улицах. Мне оно казалось тотальным. Сейчас, когда я живу в Москве значительно дольше, чем в Киеве, мне кажется, что на улице Горького какие-то деревья все-таки были. Я жила в высотке на площади Восстания. И когда я ходила по улицам Москвы, мне казалось, что улицы голые. Это было очень ощутимо для меня после полного зелени Киева. Конечно, когда я освоилась и познакомилась с локальными зелеными местами, я перестала так остро воспринимать это, но до сих пор мне кажется, что это радикальнейшее различие. Ну и, конечно, Москва была все-таки гораздо больше Киева. В Киеве в начале 1980-х проживало максимум 1 миллион 200 тысяч человек, а в Москве уже 6 миллионов официально. Было ощущение, что расстояния в Москве менее соразмерны человеку чем в Киеве. Во всяком случае, в моем родном городе все было достижимо, даже если захочешь пройтись пешком. Киевское метро – оно было такое милое, ностальгическое и при этом меньше московского. Когда я уезжала в университет, там была всего лишь одна линия. Вторую уже открыли, но там были буквально одна-две станции. В Москве передвигаться оказалось намного легче. Метро – это существенный плюс Москвы. Оно было такое большое – в Москве до сих пор есть, наверное, станции, где я не была ни разу. А в Киеве я уж точно на всех бывала. Я знала его «ногами», в биофизическом смысле знала. Это с человеком навсегда остается.