Екатерина Владимировна Рахилина

Тромсё

Я хочу рассказать о Тромсё — маленьком городе на крайнем севере Норвегии, который одновременно является крупнейшим научным центром в разных областях, а в области славистики и русистики, я думаю, одним из крупнейших в мире. Это один из самых динамично развивающихся, современных, научно ориентированных центров практического изучения русского языка.

А город действительно небольшой, на острове, за полярным кругом: в нем всего 72 тысячи жителей. (Для сравнения: население Норвегии целом составляет 5 миллионов, и, например, в столице, в Осло, живет полмиллиона человек.) Мое первое впечатление, когда я туда попала, — просто почти что большой подмосковный дачный поселок, только такой поселок, в котором есть аэропорт и... университет. Называется он Арктическим и является самым северным университетом мира. Нам, лингвистам, интересно еще и то, что это одновременно и норвежский, и саамский университет (саамов в Норвегии около 50 тысяч, и живут они как раз на севере), поэтому надписи там не только на норвежском (и, конечно, английском), но и на саамском языке.

Первый раз я попала в Тромсё по приглашению Туре Нессета, с которым мы за несколько лет до этого познакомились в Стокгольме. Я собралась на конференцию в Тронхейм, и Туре предложил мне заехать еще и в Тромсё. «Заехать» — это довольно сильно сказано. Норвегия вытянута вдоль моря, и Тронхейм находится примерно в середине, а Тромсё много севернее, но никакого сообщения между ними, кроме самолета, практически нет (теоретически есть еще автомобиль и паром, но это 50 часов пути), потому что это территория гор и снегов. Дело было ранним летом, в десятых числах июня, и поездка мне очень запомнилась.

Сначала — Тронхейм: солнце почти круглые сутки (почти полярный день!), зеленые холмы, на которых стоит прекрасное здание университета, все из стекла, чтобы было больше света, холодное синее море, первая зеленая листва на огромных дубах в университетском парке — как будто я из уже жаркого московского лета вернулась на месяц назад. Ту маленькую уютную и очень содержательную конференцию я вспоминаю с удовольствием. Было много интересных встреч и обсуждений, и все они освещены ярким солнцем, расцвечены красками традиционных скандинавских домиков, неправдоподобной синевой воды и зеленью улиц и парков.

В Тромсë меня встретил Туре и сразу привез к себе в гости, в центр города, а он как раз деревянный: прототипическая застройка центральной части Тромсë — разноцветные «финские» домики, по большей части желтенькие, с небольшими палисадниками и обязательно громадными окнами и балконами, которые летом помогают жителям напитаться солнечным светом на всю долгую зиму. На центральной площади сохранился старый деревянный собор, есть деревянный кинотеатр, деревянный детский сад, главная торговая улица — тоже в основном деревянная. И все эти постройки отремонтированы и живут, сохраняя уют и тепло старого города. Чтобы не нарушать его, под городом проложен тоннель — как под Парижем, с той разницей, что он вырублен в скальных породах: это остров-скала.

Но город перерос остров, люди живут и на материке, откуда на остров смотрят огромные суровые горы, всегда покрытые снегом. Через пролив ведет прекрасный мост воздушной конструкции — прямо к новому собору, построенному в форме палатки: светлые стеклянные стены, взмывающее распятие. Этот собор стал архитектурным символом нового Тромсë.

На западе другой мост соединяет Тромсë с Китовым островом, где, говорят, иногда проплывают настоящие киты. С него можно перебраться на соседние острова и совершить целое путешествие по довольно обжитому архипелагу, с освещенными автотрассами, рыбозаводами и симпатичными деревянными летними дачами для уединенного отдыха от неслышного московскому уху норвежского городского шума. В Тромсë не очень холодно: там Гольфстрим, море не замерзает никогда — но и не жарко. В тот первый раз, в июне, прилетев из «майского» Тронхейма, я как будто переехала еще на месяц назад, в московский апрель: на небольших деревьях (полярный круг!) листьев почти не было, только первая травка, но из земли уже вылезли крошечные нарциссы и тюльпаны. Я тогда думала, что они крошечные, потому что еще только проросли, а потом оказалось, что это и есть их настоящий размер: дальше и выше в июне им расти холодновато. Местные жители говорят, что лето наступает в Тромсё гораздо позже, в июле, и, если повезет, длится целую неделю. Лето — это когда наконец нет дождей, греет солнышко и можно загорать: +16. В это время вдоль дорог уже вовсю растет тромсейская пальма, как называют здесь это мощное растение, — еще один символ Тромсё, на этот раз ботанический. По-нашему, это борщевик: мощный, а в июле — гигантский разлапистый зеленый куст с огромными зубчатыми щетинистыми листьями, и, кажется, ядовитый, несмотря на свои мирные имена.

Весной и летом там, конечно, белый день, и в каждом доме закрываются светонепроницаемые шторы. Бесконечность и настоящую тьму полярной ночи частично искупает полярное сияние. Мне как-то раз повезло приехать в Тромсё в самый сезон сияния, в марте, и посмотреть его в разных видах и цветах. На мой взгляд, это удивительное светлое зарево мало похоже на то, что обычно удается отобразить на фотографиях и картинках. Зрительное впечатление хранится в памяти до сих пор, а вот описать словами я его, пожалуй, не возьмусь.

Лето, весна и осень в Тромсё быстротечны, главное время года — зима, и главная погода — лыжная. Лыжи, лыжи и лыжи — почти круглый год, ведь в горах снег лежит всегда. Норвежские дети раньше встают на беговые лыжи, чем учатся ходить: крепко держатся за специальный поясок и едут за родителями. Другое важное развлечение и одновременно часть жизни многих жителей Тромсё — это рыбная ловля, и тоже круглый год, благодаря Гольфстриму (конечно, в специально отведенных местах, а в реках — по специальной лицензии). Обычная треска, но только что выловленная в чистейших норвежских водах, оказывается, имеет незабываемый вкус. Что уж говорить о форели! И рыбий жир с соленой корочкой черного хлеба — вкус детства.

Итак: северное сияние, лыжи, рыба — но еще и музыка. В городе есть и консерватория, и свой университетский оркестр, в котором играют любители (в их числе Туре, он — альтист) под руководством приглашенного профессионального дирижера. Выступает оркестр регулярно, в главном соборе: специального концертного зала в городе нет. Собор довольно вместительный, и он всегда оказывается полон. Кроме того, в Тромсё часто приезжает небольшой струнный оркестр. Мы однажды ходили слушать его выступление, которое проходило в конференц-зале... местного банка. Еще один почти концертный зал — старый деревянный кинотеатр, сохранившийся не меньше чем с начала прошлого века, с деревянными скамьями и роялем, как когда-то было принято.

Прекрасная заполярная природа: горы, снег, всегда изменчивая, живая, незамерзающая морская вода мобилизуют дух и сосредотачивают ум. Это суровое место как раз для занятий наукой, здесь ничто от нее не отвлекает. Просторные и светлые университетские здания — в них высокопрофессиональный медицинский центр, обслуживающий весь север Норвегии (специальные вертолеты доставляют туда больных из самых дальних районов), другие факультеты не менее известны — математический, исторический, и среди них — прекрасный гуманитарный факультет в здании из красного кирпича, где и работают преподаватели-слависты.

По совпадению мой рассказ о них начинается тоже со Стокгольма. В свое время именно в Стокгольме я познакомилась с известным уже тогда американским лингвистом Лорой Яндой. Это маленькая, очень живая женщина с длинными пушистыми распущенными волосами, необычайно подвижная, с неиссякающим запасом энергии и новых идей.

Она окончила Принстонский университет, потом аспирантуру в Лос¬Анджелесе и стала славистом, специалистом по чешскому, русскому, старославянскому. К тому времени, как мы с ней познакомились, Лора уже написала множество статей и несколько книг по разным областям славистики и получила позицию профессора на славянской кафедре в Университете Северной Каролины.

Более необычно, что она была не только высококлассным специалистом по узкой группе языков, но еще и теоретиком, одним из основателей когнитивной лингвистики как нового направления и даже новой парадигмы лингвистических исследований. Достаточно сказать, что среди немногих когнитивистов, ставших теперь уже классиками (таких как Джордж Лаков, Рональд Лангакер, Леонард Талми, Рене Дирвен, Джон Тейлор, Дирк Герартс и другие — тогда их собралось всего-то человек пятнадцать-двадцать), она участвовала в знаменитой, самой первой конференции по когнитивной лингвистике, собравшейся в Бельгии, в Лёвене, во второй половине 80-х. Потом эта маленькая группа талантливых пассионарных молодых, 30-40-летних людей организовала крупнейшую и влиятельную лингвистическую ассоциацию по когнитивной лингвистике, да и саму когнитивную лингвистику: просто собрались, решили это сделать — и сделали, а Лора Янда была одной из них. Они организовали сообщество, открыли несколько первоклассных журналов и большую постоянно действующую конференцию. До сих пор, уже 30 лет, раз в два года эта конференция собирает интересных лингвистов со всего мира в Америке или Европе. В этом году она пройдет в Тарту, и мы снова все увидимся, как когда-то в Стокгольме, где мы встретились с Лорой первый раз.

Работы ее мы тогда уже знали, поговорить было о чем, а после стокгольмской встречи мы часто виделись на разных конференциях. Оказалось, что у Лоры трое детей — девочки, примерно того же возраста, что и мои. А в Северной Каролине, где она жила, Лора занималась одновременно славистикой и балетом, и все ее дети танцевали вместе с ней — например, в «Щелкунчике». Случилось так, что она потеряла мужа, но через какое-то время после этого события встретила Туре, и образовалась новая семья из двух близких людей: Туре, которого я знала совершенно отдельно и до этого, и Лоры, с которой мы уже были к тому времени хорошо знакомы. Лора, ученый с мировым именем, переехала из Америки жить в Норвегию за полярный круг. Переехав, она прежде всего выучила норвежский и саамский (и теперь уже даже переводит с саамского целые повести). И началась новая жизнь.

Оба — и Лора, и Туре — когнитивные лингвисты. Одно время Лора была председателем Международной ассоциации когнитивных лингвистов, а Туре — председателем Ассоциации когнитивных славистов. Вдвоем там, на севере, они создали прекрасный центр русистики — учебный, методический и научный, один из лучших в мире. Они преподают русский язык как иностранный и когнитивную лингвистику, есть и бакалаврская, и магистерская программа, проходят наборы в аспирантуру. В 2015 году Туре написал очень любопытный учебник русского языка с историческим компонентом.

Научные исследования по русистике координирует группа CLEAR (Cognitive Linguistics: Empirical Approaches to Russian). Ее сотрудники по инициативе Лоры некоторое время назад освоили статистику и теперь применяют квантитативные методы к любому, самому сложному лингвистическому материалу. Неудивительно, что в группе CLEAR долгое время работала профессор нашей Школы Ольга Николаевна Ляшевская, автор нового частотного словаря русского языка, да и другие замечательные молодые русские лингвисты — например, Юлия Кузнецова (с ней и сейчас тесно сотрудничает наша Школа) или Анастасия Макарова, которые там, в Тромсё, защитили свои диссертации.

Визитной карточкой CLEAR стал проект о так называемых чистовидовых приставках. В русском языке есть глаголы, приставки в которых имеют ясную семантику: они что-то значат. Например, в я обошел приставка обо- добавляет к слову со значением пешего движения шел значение кругового направления: обошел означает «совершил пешее движение вокруг какого-то объекта».

А бывают глаголы, в которых приставки, как кажется, не имеют никакого собственного значения, кроме значения совершенного вида, — как, например, в словах пошел или съел: их в некоторых теориях называют чистовидовыми.

Вопрос о том, действительно ли у этих приставок чистовидовое значение, давно занимал лингвистов, но решить его эффективно, то есть доказать каким-то способом, что никакой другой семантики носитель языка в них не ощущает, очень трудно. Главным возражением обычно служит то, что такие приставки могут варьироваться (ср. поел и съел), но часто они распределены: при одном глаголе используется одна, а при другом — другая, как в паре упала шляпа — слетела шляпа. Сторонники идеи чистовидовых приставок убеждали нас, что распределение тут случайно, а приставки в таком случае полностью синонимичны. Противники этой гипотезы искали семантическую составляющую в этой дистрибуции, пытаясь на примере толкования отдельных примеров или их групп показать, что в по- больше начинательности, в с- — больше результативности и прочее.

Группа CLEAR подошла к этой традиционной неразрешимой задаче русистики статистически. Ей удалось статистическими методами доказать, что сочетаемость русских приставок не случайна, а значит, чистовидовых приставок в русском нет: в конечном счете их выбор для носителя языка всегда семантически мотивирован. Я считаю, что это очень крупное открытие в славистике. Они написали об этом книжку (Janda L. A., Endresen A., Kuznetsova J., Lyashevskaya O., Makarova A., Nesset T., Sokolova S. Why Russian aspectual prefixes aren’t empty: prefixes as verb classifiers. Bloomington: Slavica Publishers, 2013) и приложили к ней открытую базу данных, которой могут пользоваться, в частности, и компьютерные лингвисты для своих разработок. Эта книжка замечательна не только по своим результатам, но и по методу исследования, по подходу к проблеме. Методы заимствованы из точных наук, но они — часть современной когнитивной лингвистики.

У нашей Школы есть договор с Арктическим университетом. По договору Лора Янда и Туре Нессет участвуют в работе нашей Лингвистической лаборатории по корпусным технологиям, мы обмениваемся идеями и работаем над общими проектами. Это договор не только о сотрудничестве, но еще и об обмене студентами. Арктический университет был первым местом зарубежной стажировки, куда поехали наши вышкинские студенты-лингвисты. С тех пор мы регулярно отправляем туда своих студентов — троих-четверых ежегодно, и Университет Тромсë всячески помогает им, наряду с прочим выделяя средства на проживание. Поэтому для поездки туда студенты проходят строгий отбор, и цель этих стажировок — особенная. Она состоит в том, чтобы студенты не просто учились и «проходили» положенную программу, а еще и активно участвовали в действующих совместных научных проектах наших университетов.

Последний наш совместный проект возник во время одной из конференций КонКорТ (Конференция по корпусным технологиям), которые мы по традиции проводим с нашими коллегами-лингвистами из филиала в Нижним Новгороде, чтобы обменяться опытом и перезнакомить наших студентов. В тот раз туда приехали Лора с Туре и читали там пленарные лекции. И вот, гуляя по набережной Волги, мы решили вместе создать базу данных по русским конструкциям. Не по фразеологизмам типа кот в мешке, не по поговоркам или пословицам, таким как тише едешь — дальше будешь, а по практически нигде не зарегистрированным сложным, плохо переводимым, но высокочастотным неоднословным выражениям, содержащим переменные: хочешь — не хочешь, а (научишься/задумаешься/придется), на каждом шагу (встречается/ошибается/обманывает/подстерегает...), вот еще (новости/глупости/вздор...) и тому подобное.

Сейчас наша база данных уже наполняется, работа над ней идет в самых разных направлениях. Группа наших студентов в Тромсё занимается дополнительным ее обеспечением, по средам работают скайп-семинары, в Вороново собирался маленький международный симпозиум с участием наших преподавателей и студентов, а также заинтересованных лиц из нескольких стран, где идут похожие проекты (в частности, из Швеции и Бразилии), с тем чтобы сделать эту базу многоязычной. Мой рассказ о самом северном городе-университете и о необыкновенном, гармоничном дуэте, о двух людях, которые своим энтузиазмом и энергией создали в нем мощный оркестр — Центр славистики, компьютерной и когнитивной лингвистики и типологии, который теперь ясно «слышен» (CLEAR!) всему лингвистическому миру, подходит к концу. Лора в этом дуэте играет первую скрипку, она задает тон. Туре — великолепный организатор и тонкий воспитатель молодых людей, тот самый необходимый альт. Вокруг — суровая природа, полярная ночь, непростой климат, и все-таки не материя определяет сознание, а наоборот. Тромсё — это как раз тот случай.