Нина Роландовна Добрушина:

Лион

Предложение написать текст о городе заставило меня обнаружить, что городов в моей жизни ровно один. Дальше можно было бы что-нибудь вроде «и ощупью его во сне найду», но ничего такого драматического я по отношению к Москве не испытываю. Просто я тут родилась, выросла, до тридцати лет никуда отсюда надолго не уезжала, у меня нет ни одного родственника вне Москвы, к кому я ездила бы в гости, — в общем, очень скучно. И во сне я нахожу тоже Москву, окрестности девятиэтажки на «Юго-Западной» моего детства.

И хотя я не могу без оговорок сказать, что люблю Москву — как-то она плохо подходит для любви, — но получилось так, что никакого другого города мне полюбить не удалось. С определенного возраста я стала ездить много и с огромным удовольствием, но почему-то ни разу не удалось сказать себе: «Вот тут я хотела бы жить».

В Лион я попала довольно случайно. Я подала на одну из прекраснейших в академическом мире стипендий — EURIAS. Она хороша тем, что дает полную возможность заниматься тем, чем хочется, в одном из европейских «институтов передовых исследований» (Institutes of Advanced Studies). Предлагаешь свою собственную тему исследований, и если заявка проходит, то никаких внешних обязательств, кроме участия в еженедельном семинаре и небольшого отчета, нет, а условия для жизни и работы прекрасные. Когда подаешь на эту стипендию, выбираешь три института, куда бы хотелось поехать. Важно только, чтобы у подающего были какие-то академические связи с учеными этих городов. А потом уже, если проходишь первую ступень отбора, эти три института решают сами, кто из них тебя возьмет. Так что у меня были шансы попасть не в Лион, а в Уппсалу или в Иерусалим.

От Лиона я ждала обычных туристических радостей — музеев, архитектуры, новых маршрутов, новой еды, а главное — тихой академической жизни с возможностью просто писать статьи в свое удовольствие. И сильно удивилась, когда поймала себя на мысли: тут можно жить. Я попробую рассказать о Лионе не как о городе, который стоит посетить, а как о городе, в котором можно жить. Причем из того угла Лиона, где нам, собственно, довелось провести год.

В Лионе две реки. Тот, кто любит воду, как я, поймет меня. Здесь две большие реки — Рона и Сона (по-французски они тоже рифмуются, но пол у них разный: le Rhône — мужчина). Лион находится на том месте, где эти две реки сливаются в одну (мужчину, ясное дело).

Нас поселили в доме, который находится на территории École normale supérieure. Это не центр, а район под названием Gerland, он же седьмой округ. Здесь соседствуют кампусы ENS и дешевые дома, где живут иммигранты. На экскурсии нам с гордостью показали здание так называемой лаборатории P4 — это обозначение высшей категории опасности исследований. Когда недавно вспыхнула эпидемия лихорадки Эбола, тут нашлись специалисты, которые были готовы бороться с болезнью.

В десяти минутах от нас Confluence — то есть слияние рек. Над этим слиянием стоит большой красивый пешеходный мост со скамейками, на которых до конца октября удавалось валяться и греться на солнышке. С моста можно смотреть на самый кончик земли, разделяющей Рону и Сону. Можно даже туда сходить. Вдоль обеих рек — бесконечные зеленые набережные с велосипедными дорожками (тут обычно прибавляют, что по ним можно доехать до Швейцарии). По набережным бегут, едут на велосипедах и гуляют. Вдоль набережных плывут — утки, лебеди и каяки. Однажды мы с детьми полчаса наблюдали, как люди спускали каяки на воду и загружались в них. Молодые, в возрасте, девушка на инвалидной коляске. Мальчик лет двенадцати, видимо начинающий, дважды переворачивался со своим каяком. Вылезал на берег, ждал, когда лодку перевернут и выльют из нее воду. С него самого текла вода, и, хотя было начало октября (градусов 16-17), с полотенцами и сухой одеждой никто к нему не бежал.

Между Роной и Соной — живой центр с магазинами и ресторанами. Если со стороны Роны посмотреть на Сону, то на другом берегу видишь высокие холмы, на склонах которых лежит часть города. К нашим друзьям, живущим в старом центре, нужно подниматься по лестницам, а потом еще пять этажей без лифта — дом XVII века. В огромной гостиной есть небольшие антресоли. Там спали ткачи, а гостиная была местом для ткацких станков.

Еще учтите, что Сона делает изрядный вираж. В результате получается город с совершенно нетривиальным пространством. Я до сих пор не всегда ясно понимаю, на каком из берегов какой реки нахожусь в данный момент.

Я приехала в Лион с детьми, и с каждым пришлось обжить свой кусочек местной жизни. Младшая пошла по самому французскому пути. На второй день, умирая от страха, я привела ее в садик на соседней улице. Она тоже умирала от страха — в свои пять лет ни в один садик не ходила ни дня. Молодая улыбчивая воспитательница Аннелиз буквально отодрала нас друг от друга. Говорят, рыдания продолжались минут пятнадцать. Когда я пришла за ней, она была совершенно спокойна, а когда через месяц пришлось из-за температуры оставить ее дома, устроила новый рев — уже потому, что хотела в садик.

Каждое утро у входа в садик стоят две воспитательницы и каждому входящему говорят: «Бонжур!» Наверху таким же выразительным «бонжур» каждого встречает Аннелиз. Этот урок был нами усвоен к концу первой недели: каждому, каждый раз, в любой ситуации — «бонжур». Входишь ли в булочную, подходишь к кассе супермаркета, садишься в такси или спрашиваешь дорогу на улице — «бонжур, мадам, бонжур, месье».

К сожалению, это единственная часть местного этикета, которая нам доступна. Бонжуром дело не заканчивается. Французы (лучше сказать — лионцы, про остальную Францию я не знаю ничего) невероятно социальны. Уличная жизнь в Лионе наполнена интенсивным и симпатичным взаимодействием. За приветствием следует оживленная изящная беседа с остротами. И дело не в нехватке французского, тут нужны навыки куда более глубокие. Как и о чем поговорить с продавцом сыра? Я уже никогда не научусь этому, увы. А здесь искусство small talk развито в совершенстве.

Значимая часть уличной жизни — рынки, их много, они разнообразные, они популярны. Это мне очень подходит. Я из тех, кому кусок мяса, лежащий на прилавке рынка, кажется не в пример более привлекательным, чем тот, который герметично упакован в супермаркете. В больших магазинах меня берет тоска, а рынок воплощает для меня разнообразие жизни. Французы явно разделяют это чувство. А Salon des vignerons indépendants — выставка независимых виноделов? Спасите, люди добрые: мы теперь за ужином выпиваем бутылку вина. Это началось так. Добрый сосед подсказал, что в конце октября в Лионе будет важное событие — ярмарка вина. Причем в десяти минутах от нашего дома, в здании, на которое я засматривалась со второго дня нашей лионской жизни — того самого дня, когда отдала дочь в руки Аннелиз.

Под ужасающие рыдания дочери я кинулась домой, потому что следующим пунктом в расписании был сын, которого в девять утра ожидало собеседование в школе. Поскольку его французский был близок к нулю, мы решили отдать его в школу для иностранных детей, тем более что она оказалась в нашем районе — прямо около моста Confluence. Эта огромная школа была открыта, когда в Лионе начался приток иностранцев. Здесь есть классы для говорящих на японском, испанском, китайском, польском, английском. На русском нет, поэтому мы пытались попасть в класс англофонов, и сыну предстояло собеседование по английскому. Школа в Лионе очень известна. «О-ля-ля, — сказала кассирша в супермаркете, выяснив, что сын туда поступает. — Тебе там понравится».

Как мне потом объяснили, здание школы планировалось как большой вопросительный знак, но точка пришлась на болото, поэтому ее строить не стали. Сказать, что это здание странное, мало. Внутри там асфальт. Вот так входишь внутрь — а там длинный асфальтовый холл многоэтажной высоты с бетонными стенами. Вдоль этого холла галереи с кабинетами. В школе холодно зимой (сын не снимает куртки на переменах, только в некоторых классах), а летом жарко. Говорят, что школу обнесли забором, потому что время от времени оттуда выпадают окна. Видимо, это такое продолжение традиции странной архитектуры в этом районе, потому что то здание, в котором происходил Salon des vignerons indépendants...

Мы бежали со всех ног в школу на собеседование, на бегу оглядываясь на нечто невообразимое. Я не умею описывать архитектуру, так что не поленитесь погуглить — это называется Halle Tony Garnier. Гигантский ступенчатый треугольник, определить назначение которого по внешнему виду не удавалось. Гораздо больше любого храма. Слишком мало света для стадиона. Совсем непохоже по форме на театр. Могло бы быть рынком — но уж очень большое и, главное, пафосное. «Википедия» сообщает: originally a slaughterhouse. То есть там была бойня — резали и продавали коров. Это не укладывается в голове, но к тому времени, когда мне сообщили об этом на экскурсии по району, я уже мало чему удивлялась. Потому что наш район, Gerland, был главным местом деятельности Tony Garnier. Видимо, этот лионский архитектор был человеком большой энергии и харизмы. Ему удалось построить несколько кварталов разных сооружений, в том числе гигантский стадион, на окраине которого мой сын по субботам занимается пинг-пон-гом. Блуждая из дома в магазин, из магазина в социальный центр или в одно из зданий École normale supérieure за очередной бумажкой, время от времени утыкаешься в загадочные колонны, фонтаны, арки и прочие остатки империи Тони Гарнье. Все это стоит обветшалое, безнадежно устаревшее, обжитое наркоманами и проститутками, кое-что еще используется — но в основном сохраняется как памятник эпохе и великому человеку. Из всего былого великолепия наиболее живучей оказалась бывшая бойня.

Забросив сына в школу, я зависла перед удивительным треугольником. Теперь здесь проходят концерты. К сожалению, даже во двор просто так сейчас проникнуть нельзя — а безумно хотелось увидеть, как эта штука выглядит изнутри. Поэтому я очень обрадовалась, когда поняла, что можно совместить сразу два интересных события: войти на территорию павильона Тони Гарнье и посетить салон независимых виноделов.

Салон проходил четыре дня. Мы решили пойти в первый. Был четверг, около семи вечера. Когда мы подошли к зданию, нам открылась длиннейшая очередь. Она извивалась, как змея, занимая все пространство перед павильоном. Очередь заметно отличалась от разноцветного населения лионских улиц. Было видно, что это люди, для которых Salon des vignerons indépendants — часть жизни, место встречи со знакомыми и само собой разумеющийся способ закупить хорошего вина на полгода вперед. Люди стояли небольшими группами — семьями или компаниями, тихо переговариваясь и держа в руках тележки на колесиках.

Очередь прошла быстро, и мы вошли в здание. В обмен на пригласительные билеты нам выдали по стеклянному бокалу, и мы оказались в зале невиданных масштабов. Бесконечными рядами тянулись небольшие стойки, за каждой стояли два-три человека, часто супружеская пара. Над стойкой висела вывеска с названием региона, виноградника и фамилиями владельцев. Протиснувшись к случайному прилавку, мы протянули рюмки, и в каждую нам налили вина. Мы поняли, что такими темпами продержимся недолго. К следующим стойкам мы стали протягивать одну рюмку — и распивали ее уже втроем. Еще через полчаса до нас дошло, что у стоек стоит ведерко, в которое вино, попробовав, выплевывают. И выливают остаток из рюмки. Там было 545 винодельческих хозяйств. Нет, мы попробовали не всё. Но мы пришли снова. Во второй раз — с тележкой. Допиваем последние бутылки и мечтаем о следующем салоне.

Младшая влилась в ряды французских детишек, средний ребенок присоединился к лионским экспатам, а старшая поначалу не вписалась. Семнадцать лет — для школы поздно (во Франции это последний год лицея, подготовка к экзаменам, и брать ее очень не хотели), для университета рано — там начинают с восемнадцати. Мы нашли какие-то способы поучиться тому-сему, но главное ее назначение в этом городе открылось неожиданно. Она стала Главным бебиситтером нашего дома.

Наш дом выходит одной стороной на небольшую улицу, а другой — в кампус École normale supérieure. Найти его невозможно, потому что на нем написан не тот номер, который ему положен по почтовому адресу, а тот, который обозначает его в кампусе ENS. «Почтовый» номер на доме не изображен, поскольку внешний и внутренний облик здания является интеллектуальной собственностью архитектора, а тот номер дома не запланировал.

Кампус École normale supérieure — это небольшой парк. В дальнем от нас углу есть загон с баранами редкой породы. Когда мы в первый раз обнаружили их, они пришли на нас посмотреть. Выяснив, что мы можем предложить им только траву, которая растет с нашей стороны решетки, бараны развернулись и ушли навсегда. Как ни бегала моя младшая дочка со своими травинками, какие листики ни пыталась пропихивать, не помогло ничего. И только когда мы обошли загон и подошли к баранам с другой стороны, они снова сошлись — проверить, что принесли им новые посетители. На этом наши отношения были окончательно разорваны.

Через этот парк мы проходим тогда, когда идем к метро. Аккуратно обогнуть небольшие домики, где живут аспиранты (перед дверью на траве пепельница, полная окурков; в теплое время снаружи стоит зеленый столик; правее небольшой огород); дети, не кричите: здесь люди живут; немножко деревьев, высокая сухая трава с метелками — и входим в здание ENS. Здесь, в холле, над ноутбуками сидят студенты. Через холл и на улицу — через минуту ныряем в метро Debourg.

Мы почти что первые жильцы этого дома. Его построили специально для тех иностранных исследователей, которые приезжают работать в Collegium de Lyon. Здесь пятнадцать квартир. На первом этаже живет семья из Америки, семья из Китая и венгерский профессор. На втором — еще одна семья из Китая, семья из Белоруссии и молодой итальянский исследователь. На третьем — семья историка из США, молодая пара из Перу и мы. Над нами канадцы, еще итальянцы, англичане и еще итальянцы. Мы все работаем в одном офисе в десяти минутах отсюда, а наши дети ходят в одни и те же садики и школы. Да, мы со старшей дочерью уже начали сочинять роман в духе Агаты Кристи.

Внизу гостиная, где можно устраивать семинары и вечеринки, и комната со стиральной машиной, откуда мой сын однажды унес тазик с чужим бельем. Вчера в холле профессором из Канады были застигнуты три неизвестно откуда взявшихся молодых человека. На вопрос, что они тут делают, сообщили, что зашли к кузену Максиму, после чего бежали. Второй день в рассылке мы тщетно обсуждаем, что сделать для нашей безопасности. Нельзя ли, например, закрасить большую надпись VELO на комнате с велосипедами, которая видна снаружи. Ответ — нельзя, будут нарушены авторские права архитектора.

Профессор из Канады — политический социолог. Исследователи из Италии — два историка и один философ. Профессор из Венгрии — психолингвист, молодые ученые из Китая — историки, ученый из Белоруссии исследует французско-русские культурные связи в XVIII веке, а англичанин и вовсе географ, занимается реками. Еще есть экономист из Японии, он приехал позже, и на него не хватило квартир в нашем доме. Что нас всех объединяет? Разве что бебиситтер.

Через месяц расписание моей дочери было известно на две недели вперед. Английский стал идиоматичен, а в разговоре с младшей сестрой появились вкрадчивые нотки человека, который точно знает, что сказать недовольному ребенку. Через полтора месяца она посоветовала мне покупать биоморковку и готовить ее в пароварке. Я научилась держать себя в руках и почти никогда не спрашиваю, что было сегодня на обед у соседки снизу и куда отправились на ночь глядя соседи сверху.

Мы встречаемся на семинаре по понедельникам. Каждый из нас должен сделать доклад дважды — в начале сезона и в конце. Наш маленький институт создан специально для организации научного и бытового существования исследователей, которые приезжают в Лион на небольшие сроки, не больше десяти месяцев. Это лионский Institute of Advanced Studies — организация по определению междисциплинарная. Сюда можно попасть, получив стипендию от Университета Лиона, а можно, как я, от EURIAS. Но, так или иначе, все, кто работает в Коллегиуме, связаны разнообразными отношениями с Университетом Лиона.

Я была знакома с несколькими учеными из Laboratoire Dynamique du Langage (или DDL — как говорит мой начальник, во Франции любят сокращения). В ней обнаружилась очень интенсивная научная жизнь. Здесь приняты так называемые ателье — небольшие курсы семинаров по определенной теме. Зимой я вела ателье вместе с французской коллегой. Сначала мы прочитали несколько вводных лекций, а потом участники ателье, в основном аспиранты, делали доклады о своих собственных языках, пытаясь применить новые знания к своим данным. Здесь много специалистов по языкам Амазонии, но есть и те, кто исследует языки Сибири, Африки, Северной Америки. Лаборатория DDL входит в состав большого исследовательского объединения лингвистов из университета и Французской академии наук (CNRS). Что такое Университет Лиона (Université de Lyon), понять трудно. Как нам объясняли на вечернем семинаре, который раз в месяц проходит прямо в нашем доме, несколько лет назад каким-то чудом — а точнее, титаническими политическими и организационными усилиями — удалось объединить под одним названием несколько десятков научно-учебных заведений. Университетов в Лионе было много. Во-первых, Лион-1, Лион-2 и Лион-3. Во-вторых, École normale supérieure, причем она сама является результатом слияний. Еще Католический университет Лиона, Высшая ветеринарная школа — кстати, одно из самых старых высших учебных заведений Лиона, возникшее на базе королевских конюшен. И вот в 2007 году несколько десятков организаций назвали одним именем: Университет Лиона. Свои старые имена они сохранили. Понять, как они все друг с другом соотносятся, невозможно, не стоит и пытаться.

Как нам опять-таки объяснили, слияние было связано с тем, что раздробленнось и большое количество университетов с похожими названиями не позволяли создать сильный бренд. А вот теперь другое дело — президента Университета Лиона приглашают в важные дипломатические поездки вместе с мэром Лиона. А раньше кого было звать? Непонятно.

Между тем брендом в Лионе заняты серьезно. Красно-черная надпись ONLYLYON с красным львом, которую постоянно встречаешь в городе, обозначает программу развития Лиона как международного центра.

Университет Лиона вовлечен в эту программу, поэтому на Рождество нас, иностранных сотрудников университета, кормили и поили в туристическом центре на площади Bellecour. Для иностранных сотрудников здесь существует особая университетская программа, она называется Ulyss. Эта программа отвечает за то, чтобы помогать приезжающим на первых этапах: поселить, позаботиться о виде на жительство и страховке, пристроить детей. Время от времени устраиваются приемы для иностранных сотрудников и их семей. Под Новый год сотрудников с детьми позвали в театр Гиньоля — это французский Петрушка, причем считается, что Лион — его родина. Есть целая серия специальных мероприятий для spouses и partners (во Франции, кстати, очень аккуратно различают статус отношений; например, моя французская коллега называет человека, с которым живет и растит двух общих детей, исключительно partner). Благодаря этой программе некоторым удается скрасить одиночество и найти знакомых.

Главное мероприятие ONLYLYON — это, конечно, праздник огней (Fête des Lumières). Он проходит в декабре. Местные жители говорят, что еще недавно это был просто день, когда лионцы выставляли в окна свечки, а на верх горы, к собору Notre-Dame de Fourvière, шли процессии со свечами и песнопениями. Теперь это огромное событие, четырехдневное световое шоу. Нас пугали столпотворением, но мы не поверили.

Мы пошли туда в первый вечер, в четверг. Это было правильно. Еще не было страшных толп и очередей, и мы поднялись вслед за поющими людьми по узким извивающимся улочкам к собору. Сверху посмотрели на осветившиеся лазерами здания ночного Лиона. Коллеге из Китая я сказала, что нас с ней лионскими «толпами» не удивить — в московском метро в час пик хуже. В субботу мы решили сходить опять, и вот тут оказалось, что с толпами в Лионе все в порядке. На несколько часов мы потеряли свободу: нас носило по улицам потоками людей, время от времени вымывая на места зрелищ. Когда на place des Cordeliers на нас, стиснутых людьми, с двух сторон полетел огромный летательный прибор, младшая дочь закрыла глаза, заткнула уши и спряталась в папу.

Но главная ставка ONLYLYON — это все-таки не Fête des Lumières. Много лет назад мы с моей подругой, которая жила в Париже, жаловались друг другу, что во Франции нет всяких местных сувениров вроде каргопольских полканов или дагестанских деревянных изделий из Унцукуля. Здесь я поняла: региональное во Франции воплотилось в гастрономии. В столовой, где мы обедаем с коллегами в понедельник, на стене висит карта региона Rhône-Alpes, раскрашенная цветными пятнами. Каждое пятно — местный деликатес: розовый чеснок из городка Billom, индейка из Jaligny, равиоли из местности Dauphiné. Hаберите в Google Images прилагательное lyonnais, лионский. Вы не увидите местных соборов. Вы увидите лионскую картошку, колбаски и пирог с красной карамелью. Лион, как здесь принято говорить, гастрономическая столица Франции.

В 2018 году на территории старого госпиталя начнет работать Cité internationale de la gastronomie — гигантская площадка с ресторанами, кулинарными школами, музеями и магазинами еды. Пора подавать на новый грант...