Аполлон Борисович Давидсон:

Кейптаун

В студенческие годы мы на военных сборах пели песню «В Кейптаунском порту». В аспирантские, в туристских походах — тоже ее не забывали. Лишь много позднее я узнал, что написал ее ленинградский школьник — был он чуть старше меня.

Песня связана у меня с африканскими стихами Гумилева, с романом Жюля Верна «Приключения трех русских и трех англичан». С киплинговским:

За добрые наши надежды И Доброй Надежды мыс.

Конечно, в годы моей молодости даже не пришло бы в голову мечтать увидеть те места своими глазами. Граница, как известно, была в сталинские времена «на замке» — в обе стороны, ни оттуда, ни отсюда. Тем более — с Южной Африкой. Никаких отношений, кроме взаимной враждебности, у СССР с теми местами не было и не предвиделось.

Но — бывает и такое — тот город на мысе Доброй Надежды стал для меня родным. Правда, через много-много лет. Побывал я в этом городе в 1989-м, через четыре десятилетия после того, как мы пели о нем в туристских лагерях и на военных сборах.

А потом, с открытием Центра российских исследований Кейптаунского университета, я четыре года был его директором. Ходил по улицам, проложенным три века назад. Узнал, что по ним два века назад ходили русские флотоводцы Крузенштерн и Лисянский. Чуть позже Гончаров писал отсюда письма в Петербург, подписываясь: «Обломов».

Военная крепость у Кейптаунского порта построена голландцами еще до Петропавловской крепости. В городе голландская и английская архитектура. Даже малайские кварталы — когда-то малайцев привозили сюда как рабочих.

Открытие Центра российских исследований в августе 1994 года было проведено торжественно. Большая конференция южноафриканских и российских ученых. Вспоминали давние-давние связи между нашими странами. Русских путешественников, добровольцев, которые сражались на стороне буров в Англо-бурской войне. Нельсон Мандела, только что избранный президентом ЮАР, упомянул даже самую первую группу россиян, повидавших Южную Африку: ссыльных с Камчатки, которые восстали, захватили корабль и в начале 1770-х проплыли вокруг Азии и Африки.

Каких только впечатлений не дал мне Кейптаун! Интереснейшие люди, поразительные пейзажи! И традиции связей с нашей страной. Я совсем не считаю тот край земли и этот город счастливыми. Особенно сейчас: обстановка там очень сложная. И все же уверен: все, кто там побывает, полюбят этот город и вспомнят стихи Бориса Поплавского: Мыс Доброй Надежды, Мы с доброй надеждой тебя покидаем, Но ветер крепчал.

Из всех мест, которые находятся вдали от Европы, мыс Доброй Надежды был для нее одним из самых интересных. Почему? Потому что дорога из Европы на Восток обязательно проходила через мыс Доброй Надежды, мимо юга Африки. Все связи с Востоком шли через мыс Доброй Надежды. И вот туда шли корабли. Мыс Доброй Надежды называли «морской таверной».

Что касается нашей страны, то у нас первые сведения о мысе Доброй Надежды появились в рукописных космографиях XVII века. А потом — и это действительно любопытно — Петр I решил отправить туда свои корабли. Правда, тогда из этого ничего не получилось. Первые русские оказались там только в 1771 году. Как я уже говорил, это были ссыльные с Камчатки. Они подняли на Камчатке бунт, убили коменданта, захватили корабль, отправились в плавание наудачу и были первыми людьми из нашей страны, которые побывали на этом самом мысе Доброй Надежды. Первое русское описание этой земли дал очень известный русский мореплаватель, адмирал Василий Михайлович Головнин. Это очень хорошее, очень интересное описание. Потом там побывал писатель Гончаров. Еще до того, как он написал свой знаменитый роман, он свои письма оттуда в Петербург подписывал фамилией Обломов. Это было накануне Крымской войны. Во время Англо-бурской войны в Южной Африке были русские добровольцы. Из знаменитых русских людей там был Гучков, например. В советское время туда от нас народ особенно не ездил, потому что режимы были очень разные и отношения между нашими странами оставались абсолютно враждебными. Во время Второй мировой войны они несколько улучшились.

С 1880-х годов туда пошла русская эмиграция. Поскольку после смерти Александра II начались еврейские погромы, то в первую очередь евреи ринулись туда, а за евреями потянулись другие: поляки, украинцы, литовцы, русские. И хотя это очень далеко, на то была причина. Там в 60-х, а потом в 80-х годах ХIХ века открыли крупнейшие месторождения золота и алмазов. Конечно, эти люди не рассчитывали на то, что они непосредственно на золоте и алмазах смогут заработать. Но это дало рост промышленности, это дало экономический подъем, а потому там были возможности найти применение рабочим рукам. Всего из России до Первой мировой войны туда переселилось пятьдесят тысяч человек.

Во время Второй мировой войны там было два общества дружбы с Советским Союзом, было даже общество медицинской помощи Советскому Союзу. И оттуда шли сюда, во-первых, деньги, во-вторых — продовольствие. И это было не так уж мало. Конечно, инициаторами помощи России были эмигранты из нашей страны, но не только они. К ним присоединились и другие люди. В 1905 году, когда у нас были еврейские погромы, в Кейптауне проходили митинги против еврейских погромов в России. Кажется, что это фантастика, но тем не менее это все правда. Причем и помощь была не такая уж маленькая. У нас в архиве Министерства иностранных дел есть соответствующие материалы. И митингов тоже было немало. В основном в них участвовали белые, не африканцы. Белого населения там было много: доходило до пяти миллионов. Ни в одной стране Азии и Африки за пределами Советского Союза не было такого большого количества выходцев из Европы, как там.

Культурно больше всего был связан с нашей страной и вообще с Европой Кейптаун. С общепринятой точки зрения, Кейптаун находится на мысе Доброй Надежды. Но само понятие «мыс Доброй Надежды» — оно разное у нас и там. У нас мысом Доброй Надежды считается оконечность Африки, на которой находится Кейптаун. Когда приезжаешь в Кейптаун, выясняется, что там все по-другому: местные жители считают мысом Доброй Надежды очень узкую полоску земли, которая входит в океан и якобы разделяет Индийский и Атлантический океаны. Во время Второй мировой войны там было советское консульство. Потом опять последовал полный разрыв отношений, и с 1956 по 1989 год там никто от нас официально не бывал. То есть разведчики, очевидно, были, а так — никого.

Теперь о том, чем привлекал людей этот город. С самого начала, когда впервые там Ост-Индская компания создала свою базу, солдаты и служащие этой базы очень не хотели возвращаться обратно в Европу. Здесь был замечательный, мягкий средиземноморский климат. И вот с этого-то все началось. Не то чтобы хотели там все и сразу превратить в колонии, нет. Это в большой степени произошло естественным образом. И голландцы, которые там поселились, стали называть себя бурами. Это были фермеры, крестьяне, если угодно. Таким образом, колонизация Африки в XVII веке началась с Кейптауна.

Теперь о том, как мы оказались в Кейптауне, да еще и первыми из советских людей. Отчасти это произошло случайно. В это время в Южной Африке уже создавались общественные организации, работе которых не препятствовало правительство. Перелом в истории страны в полной мере еще не наступил, но все-таки возможность для организаций с элементами демократического устройства уже была. Вот эти организации нас и пригласили. Я начал заниматься Южной Африкой в 1948 году, то есть к тому времени занимался ею уже сорок лет. До меня в СССР были специалисты по Южной Африке, и их было немало, но ни один из них Южную Африку так и не повидал. И это при том, что все они были членами партии, проверенными людьми, но так и ушли из жизни, не побывав в стране, которую изучали. Был, например, такой африканист — Иван Изосимович Потехин, который стал директором Института Африки, но и он тоже Южную Африку так и не увидел. Я вообще был невыездным до 53 лет, выпускать за границу меня начали только в начале 1980-х годов, и мне повезло.

Никто туда от нас не ездил, потому что у наших стран не было дипломатических связей и вообще никаких официальных связей. А вот борцы против режима апартеида, коммунисты в Советский Союз приезжали, их здесь с радостью принимали, а в Крыму был для них военно-тренировочный лагерь, где их готовили к борьбе. Но после нашей первой поездки мы стали регулярно получать приглашения посетить страну.

Во время первого визита нам организовали поездку по всем крупнейшим университетам страны. Несколько слов об университетах Южной Африки. В них почти все преподаватели были белые, почти всегда учебный процесс был ориентирован на английскую систему образования. Поэтому там чего-то особенно африканского не было. Потом это стало меняться, но не очень сильно. Круто это изменить трудно. Все напоминает английские университеты, ничего специфически африканского в академической жизни нет. Если же говорить об уровне образования, приведу один пример. Первую удачную пересадку сердца сделали южноафриканские хирурги под руководством Кристиана Барнарда в 1967 году. Наша поездка продолжалась две с половиной недели: мы ездили по стране, знакомились с университетами. А еще мы выступали на митингах, рассказывали, что происходит в СССР, о перестройке. Им это очень важно и интересно было узнать, и правительство не налагало никаких запретов и ограничений. И после этого нас с Ириной Филатовой стали зазывать туда разные университеты. Почти целиком 1991 и 1992 годы мы провели в тамошних университетах, читали отдельные лекции, не курсы. Нам там очень понравилось, а потому мы с удовольствием приняли приглашение поработать в Кейптауне целый год — с октября 1992-го по осень 1993 года. Там есть очень сильный Университет имени Сесила Родса — это как английский Оксфорд. Престижное заведение, которое многие десятилетия поставляло кадры для государства. У них была такая традиция: раз в несколько лет приглашать известных людей, чтобы они выступали с лекцией, посвященной Сесилу Родсу. До меня, например, там выступал сам Гарри Оппенгеймер — король алмазов и золота, который когда-то был президентом алмазоперерабатывающей компании De Beers. И меня туда пригласили. На следующий день после того, как я там выступил, ко мне пришел тамошний проректор и сказал, что, если я соглашусь, они пригласят меня на год. Причем я должен был не какие-то курсы там читать — просто жить и заниматься, чем хочу. Вот так мы год и провели. А там была прекрасная библиотека, в которой можно было работать. В октябре 1993 года мы оттуда уехали, а в начале следующего года туда пришел русский бизнес: там начала работать русская фирма, которая занималась торговлей. Для престижа в стране им нужна была какая-то витрина, и они решили, что было бы здорово создать университетскую кафедру. Они поговорили с руководством Кейптаунского университета, предложили такую кафедру создать, а они будут оплачивать ее работу. Кейптаунскому университету идея очень понравилась, а поскольку меня там уже хорошо знали, то пригласили создать Центр российских исследований в Кейптаунском университете. Такие исследования для них представляли большой интерес. Недавно произошел перелом в истории обеих наших стран, и в России тоже появился очень большой интерес к Южной Африке. Сейчас это даже трудно представить себе, но в Новосибирске, например, создали фирму, через которую предлагали южноафриканские паспорта тем, кто хотел туда эмигрировать. Даже в какой-то части властных структур были настроения, что нужно улучшать отношения между странами, и от нас действительно пошла пусть не массовая, но все же эмиграция в Южную Африку. И когда российская фирма предложила создать там кафедру, в Кейптауне очень радостно встретили это предложение. Для работы кафедры создали прекрасные условия: выделили пять больших комнат, где можно было этот российский центр разместить, а для проживания нам дали небольшую виллу на территории университета. Но спустя год-полтора русская фирма прогорела, платить уже не могла, и тогда университет взял российский центр на свой кошт.

В этом Центре российских исследований в Кейптаунском университете преподавали русский язык. Этим занималась Ирина Ивановна. И желающих было предостаточно, каждый год набиралось много студентов, причем не только местных. Один даже из Швейцарии приехал учить русский язык в Кейптаун. После года занятий студенты говорили по-русски уже хорошо и вообще прониклись теплыми чувствами к нашей стране. У нас была громадная тарелка, и мы могли смотреть и слушать российское телевидение и радио. Поэтому все приходили к нам в русский клуб. Приходили те южноафриканцы, которые учились в России в Университете дружбы народов и в других вузах. Кроме того, поскольку финансирование было хорошим, у нас была возможность приглашать людей почитать отдельные лекции. Так, к нам приезжали историки — академики Сергей Леонидович Тихвинский и Борис Васильевич Ананьич, приезжали и другие интересные люди. Курс лекций прочитал Владимир Геннадьевич Шубин, который стал почетным доктором этого университета. Иногда наши гости читали что-то студентам, но гораздо чаще преподавателям. Так продолжалось несколько лет, но в 1998 году было принято решение об изменении субсидирования университета. До этого времени в университете в основном преподавали историю Европы, а тут решили, что нужно проводить африканизацию, что университетское образование в целом должно быть ориентировано на Африку. И тогда было решено, что если какие-то неафриканские страны хотят иметь свои центры, то пусть они сами за это платят. Израиль согласился платить, Япония согласилась платить, а вот в России произошел дефолт, денег не было, возможностей для финансирования не нашли — и поэтому наш центр закрыли.

Тем не менее связи с Южной Африкой и Кейптауном у меня не прекратились. Там проводились для кейптаунской общественности разного рода зимние и летние школы, публичные лекции, я приезжал, на них выступал неоднократно. Читал я лекции и о России, и об Африке — самые разные были темы. Я прекратил ездить в Южную Африку в конце нулевых годов, для здоровья стало опасно, дорога очень тяжелая — от дома до дома она длится сутки. Тем не менее отношения продолжаются и по сию пору. Три года тому назад столичный Университет Претории заключил соглашение с нашей Вышкой. Они решили, что им необходимы контакты с нами: встречаться минимум раз в год, проводить конференции и прочее. Ко мне обратились с вопросом, с какой из московских организацией им лучше всего сотрудничать: это могла быть Академия наук или Институт Африки, но я сказал, что лучше всего Высшая школа экономики. Поскольку Университет Претории учебный, я уверен, что их партнером должен быть университет, и именно Вышка. И вот уже несколько лет продолжается сотрудничество, недавно была очередная встреча в Претории. Так что, хотя я и перестал ездить в Южную Африку и Кейптаун, коллеги из Кейптауна приезжают ко мне в Москву, и наши отношения не прерываются.