Михаил Анатольевич Бойцов:

Гёттинген

В первый раз я оказался в Гёттингене в самом начале 1992 года. Меня направили туда на вторую половину языковых курсов, прилагавшихся к исследовательским стипендиям ДААД — Германской службы академических обменов. Незадолго до этого, осенью 1991 года, мне — тогда младшему научному сотруднику исторического факультета МГУ — как раз удалось получить такую десятимесячную стипендию. Но прежде чем приступить к задуманному исследованию по основному месту стажировки — в Гисенском университете, — мне следовало пройти один за другим два двухмесячных языковых курса в одном из немецких отделений Института им. Гёте.

Мне выпало оказаться в Мангейме, где я и отучился старательно первую половину отведенного срока. Обучали нас хорошо, но ни строго-дисциплинарная атмосфера в институте, ни общежитие с видом на двор американской базы, забитый ржавыми танками, ни очень ранний (на мой вкус) утренний автобус, который ни при каких обстоятельствах нельзя было пропустить, чтобы не опоздать на первый урок, ни весь наспех восстановленный после войны город как-то не пришлись мне особенно по душе. Такое настроение усилило мое желание как можно лучше сдать экзамен за первый курс. Ведь тогда меня должны были бы перевести ступенью выше, а значит, и отправить в другой город, потому что в мангеймском институте высшей ступени не было. Замысел полностью удался, и я после рождественских каникул переехал в Гёттинген. Там жизнь была совсем иной: милая комнатка в уютном доме на Брамсштрассе, ежеутренние бодрые прогулки по живописным улочкам, полным старых фахверковых домиков и вилл рубежа XIX-XX веков, а отделение Института им. Гёте размещалось не в бетонно-стеклянной коробке, как в Мангейме, а в романтическом здании, похожем на средневековый замок. Так я познакомился с Гёттингеном и сразу же навсегда полюбил этот город. Позже я возвращался в него много раз — стипендиатом Фонда им. Александра Гумбольдта, Общества им. Макса Планка или же участником конференций.

Разумеется, мне часто доводилось встречаться с коллегами и друзьями из Гёттингенского университета имени Георга-Августа, порой даже проводить с ними совместные мероприятия, но все же мои гёттингенские визиты были связаны в первую очередь не с их прославленным университетом, а с самостоятельным Институтом истории Общества им. Макса Планка. Институт был основан в 1956 году по инициативе известного медиевиста Херманна Хаймпеля, который и стал его первым директором. Х. Хаймпель создал здесь один из важнейших центров исследований европейского Средневековья, который отовсюду привлекал медиевистов. Мне посчастливилось провести там в общей сложности довольно много времени, то задерживаясь совсем надолго, то появляясь на месяц или меньше. Последние годы меня приглашали ежегодно на два свободных от занятий в Московском университете месяца — январь и июль. Мой случай был, пожалуй, особенно благоприятным, но далеко не исключительным. Гостеприимство Института истории распространялось на многих российских коллег — как медиевистов, так и новистов, как на специалистов по истории Западной Европы, так и на историков России. Некоторые из них стали ведущими фигурами в своих областях и наверняка с такой же благодарностью, как и я, вспоминают о времени, проведенном под сенью гёттингенского института. Наша общая удача состояла в том, что его третий по счету после Х. Хаймпеля директор-медиевист — Отто Герхард Эксле — с деятельной симпатией относился к коллегам из Восточной Европы, прежде всего из Польши и России. И именно благодаря ему русскую речь можно было слышать в зданиях института едва ли не ежедневно.

О. Г. Эксле занимался весьма широким кругом проблем, относившихся и к самому Средневековью, и к тому, как эта эпоха воспринималась в Новое время и как она отражается сегодня в современной культуре. Его академические интересы во многом были связаны с Францией и Школой «Анналов», и он поощрял развитие новых направлений в исторических исследованиях, таких как историческая антропология. В германской академической среде он ощущал себя почти одиночкой. Действительно, Школа «Анналов» никогда не вызывала особого восторга у немецких историков, отчего местный медиевистический истеблишмент и к О. Г. Эксле относился настороженно.

Несколько прохладное отношение коллег, вероятно, способствовало возникновению у руководства Общества им. Макса Планка мысли закрыть Институт истории. Первую попытку удалось отбить благодаря кампании широкой международной солидарности, в которой и мне довелось принять участие. Однако так совпало, что в 2004 году оба директора института (О. Г. Эксле, возглавлявший медиевистическое отделение, и Х. Леман — директор отделения истории Нового времени) одновременно должны были уйти на пенсию. На первых порах ничто не внушало тревоги, но ситуация вдруг начала стремительно развиваться самым прискорбным образом, и в 2006 году Институт истории закрыли.

До тех же пор, пока Институт истории еще существовал, Гёттинген занимал в академическом мире совершенно особое место: он был важным центром постоянных международных встреч историков из самых разных стран. Вероятно, только там можно было поговорить одновременно с коллегами из Южной Африки и Норвегии, Японии и Финляндии. Причина тому заключалась не только в щедрой стипендиальной программе, но и в интенсивном графике международных семинаров, коллоквиумов и конференций, собиравших и весьма заслуженных, и начинающих историков практически еженедельно. Едва ли не всем знаменитостям медиевистического сообщества довелось хоть однажды выступать в Гёттингене. Помню, как я был удивлен, когда в один из первых приездов увидел на двери института объявление о завтрашнем докладе Арона Гуревича...

В институте была великолепная библиотека. Приезжих из бывшего СССР она лишала дара речи не только фантастическим богатством собрания, но и свободным доступом к нему, притом круглосуточным. Гостю-стипендиату вручали ключ от входной двери института, и, если ему хотелось сидеть до рассвета, пускай даже в рождественскую или новогоднюю ночь, препятствий к тому не было никаких. Правда, с улицы мог зайти полицейский патруль — поинтересоваться, кто здесь жжет свет в неурочное время, и проверить документы. Но это только в первый раз — во второй полицейские на освещенное в полуночной глуши окно внимания уже не обращали. Так что, если гениальная идея вдруг приходила кому-нибудь, как Менделееву, во сне, перепроверить ее по источникам и литературе можно было немедленно, не дожидаясь рассвета, — стоило лишь добежать до крыльца института...

Ощущение, что в Гёттингене попадаешь в библиотечную сказку, усиливается многократно оттого, что, пройдя всего несколько кварталов, ты оказываешься на пороге Государственной библиотеки (она же Университетская библиотека) — одной из крупнейших в стране. Почти все, что отсутствовало в библиотеке института, обнаруживалось там. А то, что, паче чаяния, и там не находилось, можно было прямо с экрана собственного ноутбука и почти бесплатно заказать по межбиблиотечному абонементу из других городов. Статьи обычно быстро присылали сканом, книги же нужно было подождать дней пять, а то и неделю-полторы... В большую библиотеку, правда, ворваться среди ночи было нельзя, но обретавшиеся там бесчисленные сокровища искупали этот недостаток.

На приезжих из России самое сильное впечатление производил колоссальный подвал под всем зданием библиотеки, заполненный бесконечными стеллажами с научной периодикой, издательскими сериями и новыми книжными поступлениями. В подвале (казалось, уходившем за горизонт) разрешается брать с полок все что угодно. Запрещается только самостоятельно ставить книги на место — вот для этого требуется уже участие профессионального библиотекаря. В глубинах подвала легко обнаруживаются всяческие немыслимые чудеса — как полные комплекты публикаций мелких искусствоведческих семинаров, проходивших где-то в Америке, так и краеведческие журналы из какой-нибудь Каринтии. (Кто может сразу сказать, где она находится и как называется ее столица?) Странно, но на этом богатейшем фоне чуть ли не более всего российских гостей шокировал второй стеллаж от входа налево, где стояла российская же периодика. В большинстве московских библиотек, к примеру, «Исторические записки» нужно было заказывать, заполняя на каждый выпуск отдельное бумажное требование. Здесь же, в далеком Гёттингене, — вот они все стоят рядком, только руку протяни. А в пяти метрах и свободный ксерокс дожидается...

Изобилие общедоступных ксероксов — еще один тяжелый культурный шок для наших соотечественников. И хотя скудных денег было безумно жаль, стипендиаты увозили с собой полные чемоданы копий, ухитряясь попутно как-то обманывать авиакомпании с их ограничениями по весу багажа. Затем появилась техническая возможность делать двухсторонние копии — изобретение, сделанное словно специально для восточноевропейских приезжих. Но сущей райской благодатью стало сканирование, при котором сотни страниц помещались на крошечную флешку. В большой библиотеке страница скана стоила, кажется, в два раза дешевле ксерокопии.

В институте же решили, что сканирование можно сделать вовсе бесплатным, поскольку амортизационные расходы при нем стремятся к нулю: не надо тратить ни порошок, ни бумагу. Понятно, что восточноевропейские коллеги проводили у копировальных машин многие часы, что продолжалось до тех пор, пока не распространились маленькие фотоаппараты, которые каждый носил с собой... Во многих германских библиотеках (и гёттингенские здесь не исключение) читателям не только не запрещают вовсю пользоваться собственными «мыльницами», но даже поощряют к этому, поскольку книги лучше переносят именно такой способ копирования.

Стипендии Общества им. Макса Планка никогда не были роскошными, но они обеспечивали приличную крышу над головой, столь же приличную еду в университетской столовой, изрядное число ксерокопий — и после всего этого оставалось еще немного и на какие-нибудь скромные удовольствия. Для тяжких времен, о которых я сейчас вспоминаю, такая поддержка и сама по себе была важным подспорьем — не только материальным, но и психологическим.

Большую гёттингенскую библиотеку я помню на разных этапах ее существования. При первом своем визите я занимался еще в ее большом старинном здании (наверное, рубежа ХIХ-XX веков), хранившем многие приметы академической старины. Там еще нужно было заполнять от руки бумажные требования на книги (они тогда по всем германским библиотекам выглядели похоже — наверное, образцы остались еще с довоенных времен) и опускать их в смешные желтые «почтовые ящики». Особенно экзотически смотрелся каталог — стеллаж, заставленный огромными и тяжеленными гроссбухами. В них записывали от руки каждое новое поступление в фонды. Чтобы пользоваться таким каталогом, требовался навык и физическая сила. В нелегких поисках какого-нибудь автора или названия можно было попутно сравнивать почерки нескольких поколений гёттингенских библиотекарей, оставлявших свои отметки на толстых листах каждого тома. Одни записи прочитывались легко, другие — не очень. Что-то зачеркивали, что-то вписывали или вклеивали, порой заменяли целые листы, оставляя много свободного места для будущих записей. Почему-то одни пробелы заполнялись очень быстро, а другие, напротив, пустовали долго. Интересно, не выявил ли какой-нибудь ученый муж скрытых закономерностей в том, на какие буквы выходило больше названий книг (или рождалось авторов), а на какие — меньше? Именно этот каталог считался самым полным и точным, а более нам привычный, карточный, ему во всем уступал.

Помню, как сначала копали котлован под новое здание библиотеки, а потом оно постепенно росло на глазах. Когда корпус наконец открыли, он оказался удивительно светлым, удобным и просто приятным — при всех своих немалых размерах. Знаю, что и его критиковали, находили разные недостатки. Однако ни в одном другом месте мне не работалось так хорошо, как там, а библиотечный опыт у меня немалый. Когда не так давно гёттингенской библиотеке присудили звание лучшей в Германии, я мысленно рукоплескал жюри. Единственный недостаток, отмеченный этим самым жюри, состоял в том, что в библиотеке оказалось многовато персонала относительно числа читателей. Но как раз это, на мой взгляд заинтересованного читателя, недостатком и не является: длинных очередей я там не припомню. В новом здании имеется симпатичный закуток, где на самом почетном месте по-прежнему хранятся огромные тома древнего рукописного каталога. Но им, конечно, давно уже никто не пользуется: гёттингенская библиотека одной из первых предоставила пользователям полный электронный каталог своего собрания и с тех пор остается в числе лидеров по размаху всевоз-можных дигитализационных инициатив.

Солидное старое здание по-прежнему работает: там хранятся рукописи, редкие книги, карты... Один зал целиком отдали под историю науки: заходя в него, читатель оказывался словно в библиотеке XVIII века, в которой мог бы заниматься еще наш знаменитый гёттингенский коллега Август Шлёцер, один из пионеров научного изучения российской истории.

В это же здание перенесли и всю библиотеку упраздненного Института истории Общества им. Макса Планка. К счастью, ее не разбросали по разным фондам, а оставили как единое целое, причем подходить к стеллажам и брать книги прямо с полок можно так же, как когда-то в институте. Не стоит удивляться тому, что я в своем рассказе так много внимания уделил именно библиотекам. Вместе с архивами они — главный инструмент работы историка. Инструмент дорогой и непростой в использовании, но от которого в конечном счете всецело зависит успех или провал любого исследования. Физикам нужны синхрофазотроны и адронные коллайдеры, историкам — хорошо устроенные книжные собрания. Поскольку библиотечное дело было организовано в Гёттингене образцово, то и производительность труда историка там чрезвычайно повышалась. За одну неделю можно было освоить такой объем литературы, до которого в Москве не удалось бы добраться и за много месяцев. В Москве в поисках каждой книги или журнала нужно было тогда сначала обойти пять основных гуманитарных библиотек, пролистать в каждой десятки и сотни карточек — все только ради того, чтобы в итоге узнать: искомого издания нет нигде. А если все-таки везло и оно обнаруживалось, то нужно было заполнять бумажное требование и ждать пару дней, а то и дольше — нередко лишь для того, чтобы дождаться формального отказа. Неудивительно, что человек, закаленный не хуже стали годами таких мучений, прибыв в Гёттинген, чувствовал себя родившимся заново — притом прямо в земном книжном парадизе. Думаю, впрочем, что и сегодня великолепный библиотечный ландшафт Гёттингена произведет впечатление на любого гуманитария, тем более что за последние годы он еще улучшился: там появились новые книжные собрания и институты.

Конечно, Гёттинген состоит не только из библиотек — это разнообразный и приятный город, отчего решительно нельзя согласиться с не самым успешным гёттингенским студентом Генрихом Гейне, съязвившим, что «сам город красив, но он лучше всего, если станешь к нему спиной». На самом деле Гёттингену очень повезло: во время войны на него упала лишь пара бомб, отчего городу удалось сохранить все самое интересное, что было построено и в эпоху fin de siècle, и в более ранние времена. Красота Гёттингена деликатна: мне он особенно мил деловитостью и отсутствием туристического глянца, который сразу бросается в глаза, скажем, в Гейдельберге. Последний затоптан ордами туристов: в него обязательно должна заехать любая японская группа, совершающая турне «Вся Европа за 10 дней», по дороге из Флоренции в Париж или из Лондона в Афины. Конечно, стоит немного пожить в Гейдельберге — и узнаешь, что он не ограничивается теми немногими улицами Старого города, по которым прогоняют одну туристическую толпу за другой. И все же Гёттинген просторнее, в нем нет ощущения, что, куда бы ты ни пошел, тебя все равно вынесет на одну и ту же улицу, как в Гейдельберге или — еще отчетливее — в Кембридже. Вместе с тем здесь не ощущаешь неизбежного давления большого города на психику, как в Лондоне, Париже, Берлине, Франкфурте или Мюнхене. Душе москвича или приезжего из другого столь же большого города гёттингенская провинциальность приносит сущее отдохновение. Не надо искать ни метро, ни электричек, даже автобусы, как правило, не нужны: до всего важного можно добраться пешком. Гёттингенские окрестности тоже привлекательны: вокруг города разбросаны живописные городки и деревушки, куда вполне уместно отправиться на выходной.

В Гёттингене еще живы некоторые студенческие традиции. Самая известная из них связана с бронзовой статуей «Лизоньки-гусятницы», с 1901 года украшающей городской фонтан прямо перед Старой ратушей на рыночной площади. Довольно слащавая скульптура изображает девочку в деревенском платье, несущую в руках и корзинке гусей — очевидно, продавать их тут же, на рынке. Господа студенты почему-то решили, что после окончания курса обязательно следует вскарабкаться на парапет фонтана и поцеловать Лизоньку. Городские власти издавали запреты и налагали штрафы, но пресечь возникший обычай так и не смогли. Единственно, теперь целовать статую положено не при получении диплома об окончании учебы, а после успешной защиты докторской (по-нашему — кандидатской) диссертации. За поцелуй положено поднести девочке букет цветов. Иногда видишь, проходя мимо, что к статуе как-то пристроены два, три, а то и четыре свежих букета. Значит, недавно прошла целая серия успешных защит, и гусятнице пришлось вытерпеть такую же серию поцелуев. Впрочем, ей наверняка уже привычно такое обращение, тем более что именно благодаря ему она и стала самым узнаваемым символом города.

В Гёттингене есть две институции, имеющие наибольшее социальное звучание. На почетном втором месте, разумеется, университет. Первое же должно по праву принадлежать кафе Cron&Lanz («Корона и копье»), основанному на главной улице города в 1876 году. Это учреждение куда менее демократичное, чем университет, и студентов там встретишь редко — скорее уж профессоров и прочую солидную буржуазную публику. По общему мнению (не одних лишь гёттингенцев), посетителей здесь потчуют самыми лучшими пирожными и тортами в Нижней Саксонии, а то и во всей Германии (уж в любом случае в ее северной половине). Гейне опять-таки был не прав, заявив, что «город Гёттинген известен своей колбасой и университетом». Какой еще колбасой? Он известен своей кондитерской и университетом! Любой приезжий, хоть сколько-нибудь понимающий в прелестях жизни, первым делом (нередко прямиком с вокзала) отправляется в Cron&Lanz, чтобы отведать кусок одного из тамошних знаменитых тортов («Хубертус», «Шварцвальдер», «Сара Бернар» и добрая дюжина всяких иных), запивая прекрасным кофе. Впрочем, и для местных состоятельных жителей заходить время от времени в Cron&Lanz — это способ поддерживать в глазах собственных и чужих высокий жизненный стандарт, уровень притязаний...

Подлинными баловнями судьбы единодушно признают тех, кому удалось занять единственный столик в маленьком эркере, выходящем на главную пешеходную улицу. По словам одного местного профессора, если расположиться с чашечкой кофе именно там, на расстоянии вытянутой руки от золотых «короны и копья» с вывески и прямо над головами фланирующей публики, почувствуешь себя истинным «королем Гёттингена».

Титул этот не столь уж скромен, как может показаться, ведь гёттингенцы утверждают, что их город является тайной столицей Германии, поскольку он лежит в самом центре страны. Выяснилось данное обстоятельство, впрочем, относительно недавно: до объединения Германии Гёттинген описывали как город на самом краю ФРГ — от него до границы с ГДР оставалось уже совсем недалеко. Такое расположение никак нельзя было признать выгодным — в отличие от сегодняшнего. Для нас, гостей и стипендиатов Института истории Общества им. Макса Планка, Гёттинген действительно представлял собой столицу — притом превращаясь на наших глазах из тайной столицы Германии в тайную столицу Европы. Дело в том, что О. Г. Эксле приглашал создавать вокруг своего института постоянные «представительства» исторических сообществ из европейских стран. Первой и самой крупной была Французская историческая миссия. Делались небезуспешные попытки сформировать британскую и испанскую миссии. Устойчиво начала работать Польская историческая миссия, и не один раз заходила речь о создании миссии российской. (Правда, с российской стороны в лице, скажем, РАН или МГУ не было проявлено никакого интереса к такой перспективе.) Миссии проводили конференции, приглашали на стипендии молодых историков из своих стран, занимающихся прошлым Германии, издавали сборники — и все это в тесном взаимодействии с осевым Институтом истории, в здании которого им всем гостеприимно предоставлялись помещения. Взаимодействие между представителями разных национальных историографических школ создавало синергетический эффект. Постепенно вырастал совершенно новый по типу организации международный центр исторических исследований. Не знаю, как насчет тайной столицы Европы, но на путь к превращению в тайную столицу европейских историков Гёттинген уже было встал. К сожалению, вместе с закрытием института система миссий распалась: французы переехали во Франкфурт, поляки — в Вюрцбург, а британцы с испанцами вообще куда-то исчезли. Теперь же в моем восприятии (как, возможно, и в восприятии других «гёттингенских ветеранов») прямо посреди карты Европы, на том самом месте, где могла сложиться «ось вращения» новой международной историографии, с 2006 года зияет большущая дыра.

С тех пор мне лишь редко доводится бывать в любимом Гёттингене. Последний раз — в 2014 году, когда пришло приглашение на очередной Съезд немецких историков. Не мог отказать себе в ностальгической прогулке — и мимо «замка» Института им. Гёте, и между обоими, некогда почти родными, зданиями бывшего Института истории, стоящими друг напротив друга по обеим сторонам тихой улицы. Внешне они нисколько не изменились, вот только внутри разместился совсем другой институт с расплывчатым названием и туманными задачами, об успехах которого судить не берусь. Новое здание большой библиотеки уже не такое уж и новое, но впечатляет, как и встарь: в нем, кстати, прямо сейчас проводятся новые большие улучшения ради удобства читателей. Ну, обойтись без кусочка торта в Cron&Lanz всякому сколько-нибудь приличному человеку, естественно, никак невозможно. Гусятница Лизонька стояла под накрапывавшим дождиком с тремя большими букетами — значит, опять недавно расцелованная...